У женщин грехов не бывает!

Официантка пригласила за столик. «Бе седер», – она улыбнулась. Это была ехидная профура, из серии скандальных веселых хохлушек. Она рассматривала нас с мышиным любопытством. Как будто знала раньше и готовилась насплетничать. Глаза у нее были с прищуром, казалось, что она все время хихикает.

Кореец швырнул в кипящее масло чеснок и сухие травки. Немки принюхались. Хохлушка принесла заказ.

– Любишь рыбу? – спросил Лерочка.

– Да. А ты?

– И я люблю…

Я смотрела, как Лерочка режет макреуса. До чего же мне нравились его руки. Вот это вот местечко, где узкое запястье перехвачено браслетом часов. Он поджимал пальцы, как кот подбирает в подушечки когти. И ладонь его меня заводила, новая для меня маленькая ладонь.

Потом, когда от Леры остались рожки да ножки, я случайно увидела такие же руки. Включила телек, а там один адвокат готовит кушать. Я терпеть не могу рецепты и всю эту кухонную тему, я просто на ручки смотрела, на ручки, как у Лерочки, – тащилась. А что готовили – не помню.

Лера положил мне на тарелку кусочек. Взглянул тоскливо на красный китайский фонарик.

– Зря я тебя не забрал сразу… – пробурчал.

– Да ладно… Я знала, что ты будешь занят.

– Откуда? – Он разлил вино.

– У вас каждую пятницу день рождения… – Я откусила рыбку. – И каждую пятницу у тебя супружеский долг…

– Приятного аппетита. – Хохлушка притащила кислый соус, я попросила бахнуть туда побольше перчика.

Я обожаю свеженькую рыбку. Только чтобы я с ней успела познакомиться, пока она еще жива. Муж меня специально ради рыбки берет в Стамбул, в Кум-капи. Там есть ресторанчик на барже, с видом на Босфор, и я отрываюсь, лопаю там как сволочь. Этот макреус тоже был сладкий.

– Класс! На окуня морского похожа… – Я засмеялась: – Нет, на судака…

Ни на окуня, ни на судака макреус не похож. Лера поднял брови с сомнением. Он рассеянно накалывал помидорчик на вилку и наблюдал, как моя грудь почти-почти выпадает из сарафана и каким-то чудом удерживается в рамках приличия. Ничего не выскочило. Все рассчитано.

– Чем твой муж занимается? – Он накрутил на вилку зеленый листок.

– Деньгами, – говорю. И перчик в соус добавляю.

– В России сейчас кризис.

– Да? – Я захрустела салатиком и похвалилась: – Он очень умный.

– Понятно… – Лерочка запил вином. – Как похудеть? Знаешь?

– Знаю. – Я посмотрела на чипсы в его тарелке, я терпеть не могу, когда мне рассказывают, как похудеть. – Зачем? – говорю. – Не худей. И я не буду. С тобой я чувствую себя самой красивой.

– Ты и так самая красивая… – сказал Лера и опять запел свою песню: – Надо было сразу забрать тебя из Тель-Авива.

Хохлушка принесла счет. Видимо, чай был хороший. Она почти засмеялась от радости и снова уставилась на меня и на Леру с ехидным старушачим улыбоном.

– Откуда я тебя знаю? – он ее спросил.

Она жеманно повела плечом:

– Я работала у Ашота.

Сучка, у Ашота она работала. Я потом обедала и завтракала в этом ресторане. Она каждый раз обслуживала мой столик. Наверно, ей интересно было поболтать со свежей рожей из России. Она мне успела выложить всю свою биографию с момента рождения в городе Змиевск. Но я ничего не спрашивала у нее про Леру. Я знаю о нем все, что мне нужно.

В номере я скинула с себя одежду. Выпила глоток коньяка. Взяла сигарету и валялась на кровати. Лера подбирал мое раскиданное шмутье. Он рассматривал, как новые игрушки, мой лифчик, мой сарафан. Поднял мои стринги, осторожно пощупал тонкий гипюр, к губам прислонил.

На полу валялась визитка. Он поднял. Посмотрел внимательно. «Иерусалим» крупными буквами и внизу мелко «гид». Я встала с постели, нашла в сумке вторую и увидела – «отель». Но… я не хотела ничего ему объяснять. Зачем?

– Давай поспим, – я сказала.

– С тобой разве можно уснуть? – он сказал и опять стал рассматривать потолок.

Игрушки наши вспоминал. В Сети я бунтовала: «Все! Уходи! Не буду с тобой трахаться!». Он командовал: «Раздевайся, сучка! А будешь кочевряжиться – отдам тебя грязным арабам!». Вот эту ерунду Лера вспомнил.

– Пиздец, как я тебя ревную! – Он выдохнул и повернулся на бок, сжался в комок.

И я не могла с ним уснуть. Я его обняла, животом прижалась. Я дышала напряженно, хотела поймать его ритм и сбивалась, а ручки мои лезли, сами лезли погладить.

– Все… – он сказал. – Наверно, я уже импотент.

А мне надоело это уже! Сколько можно загоняться из-за ерунды! Сколько можно вздыхать! В потолок пялиться!

– Иди… – я ему сказала. – Мы так не уснем. Надо отдохнуть. Еще весь день впереди.

Лера ушел. Он насовсем уходил. Долго-долго пуговицы на рубашке застегивал. Я ему воротник поправляла. Он ремень затянул. У двери попробовал улыбнуться.

– Не плавай далеко, – сказал. – Тут море опасное. Затягивает сильно.

– Не буду, – говорю. И открываю дверь.

Он замялся на выходе. Вдыхает и держит воздух. Что? Что он хотел сказать? Хотел и не мог. Слова застыли. Он не знал этих слов. Он знает только «моя», «хочу» и «срочно». А его душили другие, горькие тяжелые слова. Он не знал этих слов. Не сказал. Но я поняла. Он вцепился в меня глазами, как будто поднял высоко и бросил.

– Все, – он кивнул.

– Да, – я закрыла дверь.