У женщин грехов не бывает!

Такси ехало медленно, как катафалк. У нас оставалось еще минут десять. Лерочка целовал. Я ему в шею вцепилась, а он целовал – так ужасно, так страшно меня целовал, как в агонии, как под водой… Искусал мне все губы, все свои пальцы у меня на плечах оставил. «Я тебя люблю, – он сказал с нажимом, как будто с кем-то спорил. – Я тебя люблю, люблю Ирочка», – и в губы, взасос, до крови.

Дверца хлопнула. Я смотрела, как Лера уходит. В темноте светлела куртка, и ноги у него спотыкались, и плечи повисли, а я смотрела до самой последней секунды, пока он не скрылся под аркой. Мы тронулись, Ашдод погас, я осталась одна в темноте и, чтобы совсем не сдохнуть, крутила пуговицу на своем плаще.

– Когда к нам? – спросил таксист.

– Не знаю… может быть, в мае.

– Понятно… – ответил он и уже больше ни о чем не спрашивал.

…Лера поднялся к себе на шестой. У двери звякнул ключами. На кухню прошел. Есть ему захотелось дико. Девушку увидел новую. Кофе делает новая девушка у него на кухне. Та противная была в татуировках – эта в кудряшках. «Такая же фигня», – он подумал.

– Лера? – жену услышал.

– Я дома, зайка, – прохрипел. – Лежи, я сам покушаю.

Он открыл холодильник. Достал ветчину и яйца. А я бы тоже рубанула! Ту легендарную яичницу. Хочу полюбоваться, как ловко он за ножик взялся своими лапочками нежными. Ветчину на ломтики резал и кидал на сковородочку.

«Все проходит…» – хренакс по яйцу. «Все забывается…» – хренакс по второму. Сковородка шипела, и Лера лупил, лупил, лупил ножом по скорлупе: «Только удивляешься потом… куда что подевалось…».

Навернул это все. Коньяку три глотка. Полегчало.

В его спальне лежал младший, ножка на ножку, с телефоном возле уха. Примерял пацан отцовское золотишко. Тяжелый браслет болтался на узком запястье, и перстни крутились на детских пальцах.

– Ты у меня договоришься… – в трубку бурчал.

Лера услышал свои словечки, узнал свою позу, улыбнулся: «Засранец».

– А ну-ка марш отсюда, – махнул ему. – Устал я.

Комп включил. Подлил еще глоток в серебряный стаканчик и отправил в Сеть, в темноту, в никуда… Нет, не мне. Самому себе Лера отправил: «Маленькая моя уже летит…».

Вот на этом и нужно было остановиться! «Маленькая моя уже летит» и три точки – хорошая фраза для финальной сцены.

А мы не смогли! Не подумали головой. Мы тогда еще не знали, что пишем книжку. Это Лера виноват. Он мне всю композицию испортил. Черт его дернул припечатать: «Где моя зайка? Где моя любимая зайка?».

Он мне надоел! Я от него устала. Пусть проваливает! Пусть жрет свою яичницу! Пусть хлещет свой коньяк!

И я себе налью глоточек. Дровишек кину и налью. Один глоточек всего, мне можно – я на даче.

19

Лера всегда был спокоен, когда возвращался домой из «Майами». Отдохнувший, повеселевший, он сажал любовницу к своему таксисту – и пока доходил до своей квартиры, через арку, мимо толстой пальмы, послевкусие от чужой женщины таяло, походный парфюм забивал ее запах, вылетала из головы вся ее лирика… Лера полистывал в туалете журнальчик и получал смс: «Я уже дома, толстенький». «Вот и славненько», – он отвечал. И ох, как же сразу ему легко и хорошо становилось! И все-то ему нравилось: и родная кровать, и свежие простыни, и фильмец, и рюмочка, и ужин, и супружеский долг по пятницам он выполнял с искренним энтузиазмом.

И вдруг – соскучился. Уже на следующий день он вышел в Сеть. Было странно видеть знакомое смешное имя Хохлушка. Он не мог понять, это я, что ли, Хохлушка? И какой же теперь у нас может быть вирт после реала? Как же он мне станет теперь говорить: «Ебу тебя медленно на входе», – вместо того, чтобы взять меня за шкирку и медленно на входе ебать? Смешно! Убогенько! А что делать? Соскучился ведь, смс мне скинул: «Малыш, я уже соскучился».

Он соскучился! А у нас снег уже выпал. Первый. Не снег, а так, ерунда, садится и тает, и я подъезжаю в поезде к своему вокзалу. Стираю Лерочкино смс, не вовремя прислал. Мой муж бежал по перрону, в окнах искал меня, с шубкой бежал, чтоб я в своем блядском плаще не замерзла. Я была ему очень рада. Я тоже соскучилась! Правда соскучилась по мужу родному. Я его поцеловала, в губы, осторожно, слегка. Он меня одевал побыстрее, чтоб не продуло.

Может быть, я смогла бы, чуть позже, будь у меня время… Наверно, смогла бы вернуться в свою спальню как ни в чем не бывало. Но у меня не было времени. Не было времени у меня! Муж тоже соскучился! Пару часов всего было за ужином. И, к счастью, моему старшему по барабану Мертвое море, врать ничего не пришлось. Я кое-как проскочила неприятный вопрос, где ты останавливалась после Иерусалима. «А?.. Что?.. Где я останавливалась после Иерусалима?.. Да там… Есть местечко… Ой, кажется, мои цветочки немножко подсохли…» Я отвернулась, поливала цветы и понять не могла – почему я волнуюсь.

Мне казалось, я просто боюсь раздеваться при свете. У меня вся задница была в Лерочкиных синяках, у меня на спине остались его царапины, на груди его засосы. Да, конспирация меня беспокоила, и я заранее все приготовила. Я зажгла свечи в нашей спальне и выключила свет, тоже заранее, даже светильники ночные погасила.