У звезд холодные пальцы

Охотники взмахивали тугими беличьими связками, придерживали ладонями пружинистые стопки белоснежных горностаевых шкурок. Торговцы пересчитывали хвосты, щупали ворс и мездру отменного меха.

Из толпы вынырнула Эмчита с поводырем – Берё увлекал ее прочь. Раздражающе навязчивые запахи издавали коробочки со смолами для умащения тела на прилавке старого нельгезида. Слепая, кажется, что-то у него выторговала.

– Наше почтение предводителю славной долины, – поклонился он Силису, отставляя в сторону красивый берестяной ларец тонготской работы. – Не желает ли уважаемый старейшина снять пробу с редкостного напитка? Бьюсь об заклад, в Великом лесу еще никто не вкушал подобного.

Вскрыв зубами коричневую печать на горлышке высокого глиняного кувшинчика, меняла выдернул деревянную пробку. Пахнуло резко и горько, как от застоявшегося в симире хмельного кумыса.

– Гляди, вот я сейчас пролью эту жидкость в огонь, и она воспламенится.

Из наклоненного над догорающим костром кувшинчика пролились прозрачные капли. По виду обыкновенная вода, они действительно вспыхнули ярким голубоватым пламенем. Ошеломленный, Силис отпрянул.

– Поистине драгоценное питье, – пропел нельгезид, заглядывая в глаза, – его не надо бояться. Его надо вкушать, наслаждаясь.

– Желудок не загорится?

– Горло обожжет немного, но вреда не будет. Волшебный напиток согреет нутро, полетит по крови веселым дыханьем. Нет для человека милее питья, чем это. Оно вселяет бодрость в тело, дарит тепло и радость. Хочу угостить тебя, досточтимый владыка именитых аймаков Элен. Выпей со мной, прошу.

Силис с опаской отпил из поднесенной чашки и не сумел сдержать кашля. Горло впрямь будто обдало огнем, аж слезы брызнули и глаза полезли на лоб.

Торговец, смеясь, похлопал старейшину по спине:

– Ну как?

– Добро, – прохрипел Силис.

– А ты еще выпей, – посоветовал купчий. – По второму разу всегда лучше идет.

В самом деле, с каждым глотком пилось легче. Силис осушил чашку. Скоро ему стало совсем хорошо, жарко и празднично, голова приятно вскружилась. Белозубая улыбка торговца, славного, щедрого человека, колыхалась на круглом лице, словно белая бабочка. Да и само лицо почему-то плавно покачивалось.

– У меня хватит напитка, чтобы все твои друзья три ночи плясали от счастья, – широко улыбнулся нельгезид.

– За что меняешь?

– Можешь ли принести рога Водяного быка? – шепотом спросил торговец. – Я слышал, у вас их здесь много…

Потрясенный его словами, Силис пошатнулся. В затуманенной голове мгновенно прояснело.

– Рога брата Быка Мороза, мужа Зимы! Грех, что ты, что ты! Этот запрет ни один северянин не преступит! На рог Водяного быка и набрести-то нечаянно страшно, а торговать им, будто менной вещью, значит навлечь беду на себя и родичей!

– Грех-грех, – хехекнул перекупщик, согласно кивая. – Не волнуйся, почтенный, я пошутил…

* * *

К вечеру народ завел хороводы на срединной поляне. Сначала все танцевали осуохай, затем кочевники в кои-то веки объединились ради веселой родовой пляски. Скромный числом мужской круг расширился, принял в себя жен и девиц. Запевкам вторили с ленцою, обороты делали плавные, степенные… И вдруг ка-ак подпрыгнули да ка-ак понеслись! Зайцами поскакали, Бешеной Погремушкой зареготали-заахали! Завертелись так стремительно, что ног не видно стало, будто не на земле плясали, а на воздушной подушке. Казалось, еще чуть – и кто-нибудь, вылетев из хоровода, унесется в небо, запущенный раскрученной пращой… Ах, какой же пылкий и быстрый этот лесной танец, зажигающий кровь!

Позже, когда Эрги-Эн потонул в густых клубах дымокуров, заиграли шумящие-поющие снасти и звонкоголосые хомусы. А немного погодя люди запели. Не был бы торговый праздник праздником, не звучи на нем песня!

Кто был тот певец безвестный, что во дни первотворенья звук волшебный, дух небесный вдохновил на песнопенья? Кто же голосом над чащей, словно птица, взмыл впервые – человек, ручей журчащий или горы грозовые? Невзначай запел, с охотой, вторя ли ветрам от скуки, или ведал этот кто-то, как слова сплести и звуки? Пел ли в счастье, не умея выразить его иначе, или, скорбь излить не смея, песней скрыл порывы плача? Или, сколько сердцу было радости дано невнятной, веры, трепета и пыла, и любви невероятной, горло враз перехлестнуло и, наверное, на месте душу в клочья бы рвануло, не взлети все это песней?!