Уарда

В это время из ворот храма вышли жрецы – они несли ящик с вечнозелеными священными деревьями Амона. А когда гимны зазвучали с новой силой и в воздухе повисли клубы ароматного дыма, Бент-Анат шепнула:

– А сейчас вышел бы отец.

– И ты вместе с ним! – воскликнул Рамери. – А следом за вами – супруг Неферт Мена с гвардейцами. Смотрите, наш дядя Ани идет пешком! До чего же он странно одет, совсем как сфинкс, только наоборот!

– Почему? – спросила Неферт.

– Потому что у сфинкса, – рассмеялся Рамери, – тело льва, а голова человечья, у дядюшки же наоборот – тело облачено в мирные жреческие одежды, а на голове – шлем воина.

– Ах, если бы был здесь сам фараон, дарующий жизнь, – вздохнула Неферт. – Тогда бы и ты, Рамери, оказался среди его носильщиков!

– Разумеется! – сказал Рамери. – Все шествие имеет совершенно другой вид, когда фигура отца, воина и героя, украшает золотой трон, когда позади него – статуя богини истины и справедливости, которая простирает над ним свои крылья, перед ним – его могущественный боевой товарищ – лев, а над головой – балдахин, украшенный готовыми к броску уреями. Глядите, астрологам и пастофорам со знаменами и эмблемами в руках, стадам жертвенных животных не видно конца! А вон и Нижний Египет прислал на праздник своих послов, как будто отец здесь. Я даже вижу значки на знаменах [175]. Узнаешь ли ты изображения царских предков, Бент-Анат? Нет? Я тоже. Мне, правда, показалось, что шествие открывает статуя первого Яхмоса, изгнавшего гиксосов, предка нашей бабки, а не деда Сети, как это обычно принято. Но вот идут воины! Это те самые отряды, которые снарядил Ани. Они только сегодня ночью с победой вернулись из Эфиопии. Как их приветствует народ! Впрочем, они это заслужили, храбро сражаясь с врагом. Представьте себе, вот будет зрелище, когда вернется отец с сотней плененных им правителей – они покорно и смиренно пройдут следом за его колесницей, и править ею будет Мена, а за ними – мои братья, вельможи, телохранители, все на роскошных колесницах.

– Они еще и не думают о возвращении, – вздохнула Неферт.

Пока к шествию присоединялись все новые и новые отряды войск везира, оркестры и диковинные звери [176], праздничная ладья Амона уже отчалила от пристани.

Это было огромное великолепное судно, сделанное целиком из блестящего полированного дерева и богато инкрустированное золотом. Борта его были украшены искусственными изумрудами и рубинами [177], мастерски изготовленными из стекла. Мачта и реи были вызолочены, на них полоскались по ветру пурпурные паруса. Сиденья для жрецов были из слоновой кости; всю ладью, ее мачты и снасти сверху донизу унизывали гирлянды из лилий и мальв.

Не менее роскошен был и нильский корабль везира: деревянные части блестели позолотой, каюта была устлана пестрыми вавилонскими коврами, а на носу, как некогда на морских судах царицы Хатшепсут, красовалась золотая голова льва, в которой вместо глаз сверкали два огромных рубина.

Когда все жрецы расселись по своим баркам, а священная ладья успела уже тем временем пристать к другому берегу, народ бросился к своим лодкам. Через несколько минут тысячи судов, порой настолько перегруженных, что они едва не черпали бортами воду, так густо усеяли реку между Фивами и Городом Мертвых, что солнце лишь изредка сверкало на поверхности желтоватой воды.

– Ну, а теперь я возьму у кого-нибудь из садовников одежду и поеду с венками на ту сторону! – громко сказал Рамери.

– Ты хочешь бросить нас одних? – спросила Бент-Анат.

– Не надрывай мое сердце, сестра, мне и так нелегко, – взмолился Рамери.

– Ну, тогда иди, – согласилась царевна. – Если бы отец был здесь, с какой радостью я последовала бы за тобой!

– А что, если вам в самом деле так и сделать? – воскликнул юноша. – Я думаю, здесь найдется одежда для вас обеих!

– Глупости, – сказала Бент-Анат, но при этом вопросительно взглянула на Неферт. Та лишь пожала плечами, как бы говоря: «Воля твоя, царевна».

Эти взгляды, которыми обменялись подруги, не ускользнули от сметливого юноши.

– Вы поедете со мной! – воскликнул он. – Я вижу это по вашим глазам! Последний нищий бросает сегодня цветок в общую усыпальницу, где лежит истлевшая мумия его отца, а дети Рамсеса и жена его возничего лишены права отнести венок своим покойникам?

– Я осквернила бы гробницу своим присутствием, – краснея, проговорила Бент-Анат.

– Ты?! – вскричал Рамери, обнимая и целуя сестру. – Ты, милое, великодушное создание, способное лишь облегчать горе и осушать слезы, ты, прекрасное подобие нашего отца, и вдруг – нечистая! Я скорее поверю, что лебеди там внизу черны, как вороны, а вот эти розы на балконе – ядовитая цикута. Бек-ен-Хонсу очистил тебя от скверны, и если Амени…

– Но Амени по-своему прав, – ласково сказала Бент-Анат. – А ты помнишь, о чем мы договорились? Я не хочу сегодня слышать о нем ни одного дурного слова!