Уарда

– Я пришел в дом бальзамировщиков, – начал старик, раскладывая перед собой несколько кусков кремня, чтобы сделать из них ножи. – Пришел я туда и увидал три трупа. Я должен был сделать на них своим кремневым ножом восемь предписываемых обычаем надрезов. А когда нагие мертвецы лежат на деревянной скамье, то все они равны, и жалкий нищий так же неподвижен передо мной, как и любимый сын фараона. Но я хорошо знал, кто лежит передо мной. Крепкое тело старика принадлежало умершему пророку храма Хатшепсут, а чуть в стороне, рядком, лежали каменотес из некрополя и одна умершая от чахотки девка из квартала чужеземцев – два жалких, тощих трупа. Пророка этого я хорошо знал – сотни раз попадался он мне навстречу в своих раззолоченных носилках, все называли его богатым Руи. Я сделал, что положено, со всеми тремя, потом меня, как водится, отогнали камнями, после чего я с помощью своих товарищей разложил по порядку внутренности покойников. Внутренности пророка потом попадут в красивые канопы из алебастра, а внутренности каменотеса и девки предстояло вложить обратно в их тела. Вот тут-то я спросил себя: кого же из них мне обидеть, у кого взять сердце? Я подошел к трупам бедняков, остановился было над телом грешной девки… И тут я вдруг услыхал голос духа, взывающий к моему сердцу: «Эта девушка была бедна, презираема, несчастна, как и ты, пока странствовала по телу Геба [145], быть может, она найдет прощение и радость в подземном царстве, если ты не совершишь над ней этого святотатства». Когда же я взглянул на худое тело каменотеса, на его руки, где мозолей было еще больше, чем у меня, то дух во мне зашептал то же самое. Тогда я остановился перед тучным телом пророка Руи, умершего от удара, подумал о тех почестях и богатстве, которыми он пользовался на земле. По крайней мере здесь у него было в жизни много счастья и радости. И вот тут-то, едва я остался один, схватил я его сердце, быстро сунул в мешочек, а вместо него положил сердце барана… Быть может, я совершил двойное прегрешение, сыграв эту злую шутку с пророком… Но они ведь увешают тело богатого Руи сотнями амулетов, засунут в него вместо сердца священного скарабея [146], умастят его священным маслом да еще снабдят хорошими грамотами, которые защитят его от всех напастей на дорогах Аменти [147], в то время как этим несчастным беднякам никто не даст спасительного талисмана. Ну, а затем… Ты ведь поклялся, что на том свете перед лицом Осириса возьмешь мою вину на себя…

– Да, да, я поклялся, – сказал Небсехт, протягивая старику руку. – Знаешь, на твоем месте я поступил бы точно так же. Возьми вот эту жидкость, раздели ее на четыре части [148] и давай Уарде по одной части четыре вечера подряд. Начнешь сегодня же; думаю, что послезавтра она уже будет совершенно здорова. Я скоро снова приду проведать ее. А теперь иди спать, а мне позволь прилечь где-нибудь здесь. Я покину вас еще до того, как погаснет звезда Исиды [149], а то меня давно уже ждут в храме.

Когда на другое утро парасхит вышел из хижины, врача уже не было. Лишь разложенный у остатков костра платок с большим пятном крови посередине говорил старику, что нетерпеливый Небсехт не удержался и осмотрел сердце пророка, а может быть, даже разрезал его.

Парасхита охватил ужас, и, дрожа от страха, он упал на колени, когда бог солнца появился на небе в своей золотой ладье. Он молился горячо, сначала за Уарду, а потом – за спасение своей души, которой грозила страшная кара. Ощутив после молитвы прилив бодрости и убедившись, что внучка чувствует себя гораздо лучше, он распрощался с женщинами и, захватив свои ножи из кремня и бронзовый крючок [150], ушел, чтобы вновь приняться за свое печальное ремесло.

Строения, где почти все жители Фив подвергались после смерти бальзамированию и превращались в мумии, стояли в голой пустыне, далеко от хижины парасхита. Они образовывали к югу от Дома Сети, у самой подошвы горы, целый большой квартал, обнесенный грубой стеной из обожженного на солнце нильского кирпича.

Покойников доставляли через главные ворота, со стороны Нила, для жрецов же, парасхитов, тарихевтов [151], ткачей и всяких рабочих, как и для бесчисленного количества водоносов, таскавших сюда нильскую воду, был устроен боковой вход.

На севере этого квартала высилось красивое деревянное строение с отдельным входом, где принимали заказы от родственников умерших, а также и от живых, заблаговременно заботившихся о собственном погребении [152] в соответствии со своим вкусом.

В этом доме всегда толпились люди. Сейчас здесь было человек пятьдесят мужчин и женщин разных сословий не только из Фив, но и из многих мелких городов Верхнего Египта – они приехали, чтобы сделать покупки или сдать необходимые заказы сидящим там чиновникам.