Убей-городок

Я попробовал зайти на свои воспоминания о происшествии через то будущее, из которого меня выбросило сюда. Получалось следующее: год я помнил – тысяча девятьсот семьдесят шестой, месяц – июнь, место – около общаги на Металлургов, где я жил. Меня кто-то окликнул, а дальше – пусто. Или не меня окликали, а просто услышал крик и повернул на этот крик голову? Не знаю.

Причем вспоминалось это не как картинка, а как мой последующий рассказ нудному прокурорскому следователю, который периодически меня дергал к себе и задавал один и тот же вопрос: «Ну как, Алексей Николаевич, не припомнили больше ничего существенного?» И я каждый раз отвечал: «Нет». А он каждый раз говорил: «Если что-то припомните, обязательно сообщите». Похоже, ему было глубоко наплевать и на это происшествие, и на сопливого милиционера, где-то по своей глупости налетевшего на нож и явно что-то теперь скрывающего.

Я смотрел на сыщика и думал: вот расскажу я тебе сейчас так, как рассказал в той, первой жизни следователю, и ждет меня такая же бесполезная тягомотина, как и тогда. А смысл?

И я произнес неожиданное:

– Евгений, давай я скажу тебе, что упал на что-нибудь острое. А если хочешь, собственноручно запишу. Все равно мне тебе нечего рассказывать.

Сыщик возмущенно замахал руками, и накинутый на плечи дежурный халатик белой чайкой слетел на пол.

– Ты разве не въехал, что я тебе говорил? У тебя уже прокурорский следователь побывал, наверняка медицинские документы посмотрел, знает про твое проникающее ранение. На укрытие от учета сто восьмой меня хочешь подписать?[1]

– Ну тогда записывай, – успокоил его я и рассказал то, что в первой жизни рассказывал прокурору.

Митрофанов слушал, и было видно, что он не верит ни одному моему слову. Я тихонько вздохнул: и правильно. Легковерных оперов на свете не бывает: они не проходят естественный отбор и вымирают как мамонты. Я бы тоже себе не поверил. Но и сказать мне было больше нечего: ни мотивов супостата, ни лиц, затаивших на меня злобу, я не знал.

Сыщик посмотрел на меня пытливо еще раз, и во взгляде его было: ну, не хочешь говорить – дело твое. Он быстро набросал пяток строчек своим неразборчивым почерком, приписал в конце: «С моих слов записано верно, мной прочитано» – и сунул мне в руку обгрызенную шариковую ручку.

Я расписался.

– А теперь только мне, по секрету, – заговорщически, тихонько шепнул он, наклонившись ко мне. – Красивая?

– Кто? – удивился я.

– Та, из-за которой ты на перо полез.

– Это ты брось! – решительно отмежевался я от таких подозрений.

Митрофанов расстроился.

– Что, и на самом деле ничего не помнишь?

– Ни-че-го, – по слогам отрезал я.

– Тогда покеда!

Сыщик осторожно пожал мою руку, как будто именно она и была у меня травмирована, и сложил свои бумаги в потрепанную папочку.

– Покеда! – в тон ему ответил я.

Во время всего нашего разговора меня не покидало чувство, будто бы я знаю что-то еще или узнаю потом в своей будущей жизни об этом происшествии, но это «что-то» никак не выплывало на поверхность сознания. В голове царил ералаш, и все события этого дня и моей прошлой жизни перекрутились, перепутались местами, как в детском калейдоскопе, который с сумасшедшей скоростью крутил перед моими глазами какой-то идиот.

Митрофанов уже собрался уходить, когда послышался голос дяди Пети, о котором я совершенно забыл за разговором с сыщиком.

– Эх, дурилка ты картонная, – говорил он кому-то. – Зарежет она тебя как-нибудь. Куда нынче-то ткнула? В грудь? Нет, Василий, поверь опытному человеку: коли повадился кто тебя ножом тыкать, так зарежет.

– Она зарежет, так у нас хоть «глухарей» не будет, – флегматично откликнулся Джексон, врезавшись в разговор. – А не то из-за Василия уже две штуки висит. Так что, Петр Васильевич, пусть режет, нам хлопот меньше. И отчетность портить не будет.

Видимо, сыщик тоже знал человека, которого увещевал дядя Петя.

Я скосил глаза вправо и увидел, что дядя Петя сидит на краешке койки одного из страдальцев. В этот раз, как ни удивительно, память не отказала. И я понял почему. Это же Вася Ламов, парень с кривой судьбой, в которую мне впоследствии приходилось неоднократно вмешиваться вплоть до самой его смерти. Вот уж где встретились! Вася был не с моего участка, а с дяди Петиного, но тот соседний, поэтому мы всегда в курсе дел друг друга. А супруга Ламова числилась дворником в поликлинике, которая уже на моем участке, поэтому я и знал кое-какие подробности их жизни.

Василий Ламов – парень хороший. Работяга, каких мало. Спокойный, немногословный. Трудится сменным электриком на заводе, воспитывает чужого сына. Пьет только по большим праздникам – на Новый год да на День десантника. Все-таки два года отслужил в десантуре, даже поучаствовал в каком-то военном конфликте, но в каком именно и где, не рассказывает. Ламов меня постарше лет на пять, так что это может быть и Египет, а то и Вьетнам. Но официально считалось, что нас там не было, тем более срочников не посылали. Не посылали, а вот медалька у Васи есть, но не наша – маленькая, из латуни.