Убей меня нежно

В первую секунду ничего не произошло, лишь только усилившийся ветер мстительно метнул мне в лицо горсть сухой травы и старых листьев. А я все стояла и смотрела, как в глазах животных сквозь маску преданности начинает проступать страх.

Первые секунды было непривычно смотреть, как эти обычно бесстрашные существа робко переминаются с лапы на лапу, не понимая глупого приказа той, кому они привыкли повиноваться беспрекословно.

А после пришла боль.

Такой силы, что мне пришлось до крови вонзить ногти в ладони, чтобы не отменить жестокий приказ. Но понимание того, что у меня не оставалось другого выбора, заставило крепко стиснуть зубы и сдержаться. Аларис и все вампиры в замке ожидали от меня этого — и я не могла их подвести.

Но ценой тому была измена тем, кто не мог даже осознать всей глубины моего предательства.

И они повиновались.

С тем же выражением немого обожания и смирения на уродливых мордах животные подходили к краю пропасти и, в последний раз неуверенно оборачиваясь в мою сторону, делали последний прыжок, прямо в черное жерло пропасти, откуда уже доносились первые звуки песен обитателей дна, которые нетерпеливо ожидали прихода нежданной добычи.

Быть может, мои создания до последнего ждали, что хозяйка передумает? Я не знала, и могла лишь бессильно наблюдать за тем, как один за другим они исполняли мой приказ: смутно ощущая неправильность происходящего, но не в силах преодолеть самый основной инстинкт, заложенный в них в момент создания.

И только когда последний оставшийся монстр несмело остановился у самого края, с надеждой оглядываясь на меня — вдруг передумаю, вдруг прикажу остановиться в одном шаге от смерти, — меня начало колотить от сдерживаемых чувств. Но я упрямо заглушала рвущиеся из горла глухие рыдания, глядя прямо в полные надежды глаза своего создания, и молчала.

И животное все поняло.

Удивительно, но осознание того, что все-таки эти несчастные твари обладали разумом, ударило меня в тот момент, когда животное, делая тот самый последний шаг в бездну, совершенно по-человечески закрыло глаза.

И только тогда я позволила себе выпустить наружу раздиравшие меня все это время чувства: с пронзительным криком, оглушившим меня саму, я рухнула прямо на камень, в бессилии молотя ладонями по твердой поверхности.

Перед глазами все еще стоял самый последний зверь, закрывающий глаза, чтобы не видеть стремительно приближающегося дна, не видеть сотни голодных глаз, нетерпеливо ожидающих его падения.

Душу разрывало осознание собственной вины, осознание того, что несчастные животные настолько беспрекословно, безоговорочно доверяли мне, что, не задумываясь, исполнили мой приказ, обернувшийся для них смертью.

Никогда еще боль не разрывала душу столь сильно, даже в замке Атония, когда сердце захлестывали волны чужой ненависти и злобы. И главным было то, что тогда я не могла поступить иначе — все мои поступки были продиктованы негласной волей главы клана Крейц — и я покорно подчинялась, отсекая эмоции.

А сейчас, в тот момент, когда все мое естество металось в поисках нового смысла, новой себя, я одним коротким отрывистым словом разрушила последние стены, что сдерживали меня от бесконечного омута давящих воспоминаний. Последние часы я с трудом, но все-таки удерживалась на поверхности, но невыносимо тяжелый камень в виде бесконечных раскаяний, сомнений, укоров, упреков, обвинений, висящий на шее, медленно тянул ко дну. И я больше не находила в себе сил ему сопротивляться.

Не помню, как я шла обратной дорогой, которая еще только пару часов назад трепетала под грузным топотом множества лап, но очнулась только перед непривычно пустынным двором замка Делагарди.

Я не стала заходить в замок, не желая подвергаться многочисленным расспросам, что-то кому-то объяснять, отвечать и даже просто улыбаться в ответ. Душа напоминала выжженную степь, словно не осталось чувств, чтобы просто продолжать жить.

Немного обойдя замок, и остановившись на пустынном балконе, широкими ступенями плавно спускающемся в сад, я облокотилась на прохладные перила и спрятала лицо в ладонях. В этот момент я ненавидела мир, породивший такое чудовище, как Атоний, ненавидела судьбу, заставившую меня предать собственные убеждения, детскую веру в то, что добро всегда побеждает зло.

Но больше всего сейчас я ненавидела саму себя.

Я вспоминала глаза обреченных животных, вспоминала взгляд Иризи перед самой гибелью — и всякий раз внутри что-то переворачивалось, хотя мне казалось, что уже просто нет сил заново переживать те опустошающие душу чувства.

Мысли мои тем временем вернулись к моменту, который немного позабылся за недавними событиями, но который, стоило только о нем вспомнить, вспыхнул в памяти с новой силой. Эта сцена боя, закончившего моим полным душевным поражением, до сих пор не давала покоя, словно все это время истина лежала на поверхности, но я упорно ее не замечала, целиком сосредоточившись на собственных чувствах.

Поверить в то, что она все-таки любила, было сложно. Но еще сложнее было признать, что в те последние секунды я словно разделила все испытываемые ею чувства.