Убей Зверя сам!..

БЛАГУШИН: И у отца твоего тоже жизнь сложилась? Ведь тоже наверняка радовался жизни-то столь хорошей и мирной…. Покуда, не пришли за ним…. И для матери твоей, наверняка, жизнь-то та прекрасная в одну ночь оборвалась…. А для братьёв моих, жён ихних, да детишек?.. Если честно, то она для них никогда сладкой и не была…. Пахали день и ночь, а их за то – в Сибирь, на смерть верную…. А вы все смотрели, что бесы эти в деревнях творили, как тут люди с голоду пухли, чтобы вас в городах кормить, и ничего…. Не ваше энто дело! Вас не касалось! Товарищ Сталин вам сказал, что жить вам веселее стало!.. На чужой крови…. Только это не чужая кровь…. Это вашу кровь Яшки Гринберги реками лили, а вы радовались…. Ибо, кровь наша русская – она одна на всех…. И вот сейчас они её реками льют на фронтах, шкуру свою спасая! Думаешь, они Россию спасают эти Сталины, да Яшки Гринберги? Неет, сынок! Они свою шкуру спасают, власть свою звериную, людоедскую, с которой ни один Хитлер по своей жестокости сравниться не может.

НИКОЛАЙ: Да хватит уже Гитлера выгораживать!.. Зверь это…. Не мы к нему войной пришли – а он к нам! Да, наверное, ошибки и перегибы где-то были! Может, кого и по ошибке посадили…. Или расстреляли…. Классовая война, как товарищ Сталин сказал, только усиливается…. И среди Органов тоже враги сидели и специально невинных губили…. Но и с ними, пришло время, тоже разобрались….

БЛАГУШИН: Я вижу, как разобрались! Ещё раз скажу, что если бы разобрались, или хотели бы разобраться, то Сухотчево сейчас бы целое было…. Неет, сынок! Душегубы любой власти нужны! Именно для этих целей и нужны! А уж Советская ваша власть без них – всё равно, что рыба без воды! Как только, если душегубство ослабнет вдруг, так и власти энтой – конец скоро придёт!

(Возникает пауза. Каждый думает о чём-то своём. Николай первый нарушает молчание).

НИКОЛАЙ: А он мне приснился за пару дней до этого вылета….

БЛАГУШИН: Кто?

НИКОЛАЙ: Отец мой…. Лицо его избитое всё…. В крови…. Я к самолёту иду, а он мне навстречу…. Я испугался…. А он мне говорит: «Чего боишься, сынок? Не бойся меня! Я же тебя люблю и всегда любил! Ты же единственный сынок мой! Надежда моя!».

А я ему в ответ: «Не боюсь я тебя вовсе! Что ты делаешь здесь? Тут не положено тебе ходить. Тем более, в виде таком! Тут вообще гражданским не положено! Уходи, а то опять тебя арестуют, как шпиона немецкого!».

(Николай замолкает. Глаза его увлажняются. Он закрывает лицо руками и начинает тихо, немного поскуливая и подвывая по-детски плакать. Василий опять подходит к нему, по-отцовски обнимает его голову и жалеет).

БЛАГУШИН: Ну, сынок. Успокойся! Ты же воин…. Воин Красной армии…. Лётчик! Сокол!..

(Смотрит сверху на бритую с оттопыренными ушами голову Николая, и как-бы опровергая свои же слова, подняв глаза к потолку, с упреком и в то же время с мольбой и страданием продолжает):

Что же?.. Что же это такое творится-то на энтом свете? Господи, да это же дитя ещё! Да за что ты так с ним?

(Ненадолго замолкает, гладя Николая по голове, затем спрашивает, стараясь отвлечь того от слёз).

Ну, а дальше-то, дальше, что во сне-то видел?

НИКОЛАЙ (поднимая глаза на Благушина, каким-то детским, дрожащим голосом): Дядь, меня убьют завтра? Ведь убьют, да? А я не хочу!.. Я не хочу, дядь, слышишь? Не хочу! Я к мамке хочу! Одна она у меня! Она не переживёт, если убьют меня!

БЛАГУШИН: Ну, успокойся, успокойся! Никто не знает, что будет завтра! Время сейчас такое! Никто не знает, что через час произойдёт…. Поживём – увидим! Ты всё равно – человеком оставайся! Ты уже совершил плохое – то, что не сделало тебя человеком…. Точнее, лишило тебя человечности! Так ты сейчас верни себе её, человечность эту. А убьют или не убьют – это дело десятое. Все помрём…. Ты думаешь в пятьдесят шесть умирать менее страшно, нежели чем в двадцать…. Неет, сынок! Чем старше дерево, тем корни его больше и глубже в землю-матушку вцепляются, тем больше оно жить хочет и стремится вверх – к Солнцу. Из последних сил, но стремится…. Так, что дальше-то во сне было?

НИКОЛАЙ: Я плохо помню…, всё обрывками…., но вот помню, что он говорит: «ты не меня бойся, а бойся в этот самолёт садиться…. А коль, если сядешь, то страх свой на земле оставь….». Не послушал я его…. Когда, уже взаправду, не во сне, в самолёт садился – не боялся. А как взлетел, то и сон вспомнил, и тут же в животе сводить стало. Лечу, в штурвал руки вцепились и ничего не соображаю…. Фоккер когда из-за облака выскочил – у меня совсем душа в пятки ушла…. Я трус, дядь, да?..