Убежать от себя

Я поймала себя на мысли, что не чувствую никакой ревности, слушая про свою будущую сестру. Зато мне бросилось в глаза, насколько просветлело лицо отца, когда он заговорил о ней. В глазах его расцветала надежда. Наверное, это великое счастье ждать ребенка от любимой женщины или любимого мужчины. Видеть в нем продолжение не только себя, но и того, кто тебе дорог. Уверена, это не то же самое, что любить своего ребенка, но бесконечно задавать себе вопрос, как я мог создать его с той женщиной, вдруг она будет похожа на нее?! Интересно, мой отец когда-нибудь любил мою мать?

И я спросила его об этом. Мне было ужасно неловко, ведь мы никогда не затрагивали эту тему, но я решилась. Ведь я чувствовала необходимость идти дальше, освободиться и стать счастливой.

— Я не знаю, — ответил мне отец. — Бесспорно, сначала это было физическое влечение, ведь твоя мать — очень красивая женщина. Потом мне хотелось завоевать ее, и это оказалось совсем не трудно, а потом она забеременела тобой. Никто из нас не ожидал этого. Ни одному из нас не было в тот момент это нужно. Филиппа была очень молода и мечтала о карьере, а я не видел ее своей женой. Ее строптивый нрав и жажда славы совершенно не укладывались в мои понятия о семейном счастье. Я, видя ее реакцию, предложил ей сделать аборт… — У меня внутри что-то гулко ухнуло. — И Филиппа вынашивала эту идею два дня. А потом я приехал к ней и предложил жить вместе.

— Почему же она согласилась? — у меня дрожали губы и я взяла стакан с водой.

— Деньги, Звева. Она просчитала все до мелочей. Но ты не думай, что она такая подлая и расчетливая. Хотя, конечно, она расчетливая, это факт. Думаю, она никогда не хотела детей, но и избавляться от тебя не хотела. Она просто предпочла бы, чтобы беременность не наступала.

Отец с сочувствием смотрел на меня. В его взгляде сквозила нежность, но он просто сидел и смотрел мне в глаза.

— Думаю, что я любил не ее, а идею о семье, которую попытался создать с ней, надеясь, что у нас это получится. Но ничего не вышло…

Подошел официант и принес два первых блюда.

— Ты не против, я заказал сразу и для тебя тоже.

Я передернула плечами, есть все равно не хотелось. А отец взял вилку и неожиданно для меня спросил:

— Звева, что ты помнишь о том дне, когда Филиппа взяла чемоданы и наконец по-настоящему ушла из дома?

Я задрожала. Прежде чем мне удалось наколоть еду на вилку, я пару раз ударила ей о край тарелки, привлекая внимание к нашему столу. В голове крутился вопрос, почему он спросил меня об этом. Ведь я считала, что все стало совсем плохо в тот самый день. Сначала я хотела начать обороняться, но все же решила начать говорить. Я рассказала, что сообщила мне мать, когда спустилась с чемоданом сверху, как я вернулась за рюкзаком и что я услышала. Отец взглянул на меня, наклонив голову влево и сказал:

— Я видел тебя в то утро, Звева. Поэтому я не хотел продолжать разговор с твоей матерью. Ты и так услышала достаточно. Продолжи я разговор, Филиппа могла бы наговорить еще много чего, что было бы ее правдой, но не моей. Когда ты совсем ушла, я ударил ее. Мне стыдно за это до сих пор, но я не мог стерпеть те слова, что она говорила про тебя и про меня…

Мне показалось, что у меня остекленели глаза — настолько внимательно я смотрела на отца, боясь пропустить малейшее изменение на его лице. Безусловно он говорил правду. Он всегда морщил нос, когда говорил что-то, что давалось ему с трудом. Вряд ли ему было просто сознаться, что он ударил мою мать. Меня он ни разу не тронул даже тогда, когда я доводила его до белого каления своим безразличием и спокойствием.

— Почему ты ни разу не поговорил со мной об этом? — пробормотала я, когда справилась с эмоциями и почувствовала, что смогу говорить, не заплакав.

— Боялся разбередить твои раны. Ты была такая спокойная, апатичная к семейным проблемам, что я убедил себя, будто ты пережила это, справилась.

— Я действительно пережила и справилась со всем, что касается матери… — быстро ответила я, отодвигая тарелку: было бесполезно и дальше мучить еду. — Но я не простила тебе твоего молчания, папа.

Он на мгновение закрыл лицо обеими ладонями, затем убрал руки и вымолил:

— И я давно хотел просить у тебя за это прощения. Я виноват перед тобой. Я не смог защитить тебя от тебя самой и от Филиппы. Прости меня, Звева. Не было и дня, чтобы я ни сделал что-то, думая о тебе. Когда ты уехала перед Рождеством, ты думаешь, я не понял, почему. Но мне снова не хватило смелости поговорить с тобой. Но только в тот момент я понял, как сильно ты переживала все происходящее.

Отец говорил и говорил, в какой-то момент он даже взял меня за руку. И я хотела выдернуть ее, как сделала бы еще совсем недавно. Но сегодня я решила сделать над собой усилие. Мне было и неловко, и страшно, и радостно сидеть напротив него и слушать все то, что он ни разу мне не говорил. Но меня мучил самый последний вопрос: почему он вдруг сейчас решил поговорить со мной об этом.