Убежище 3/9

Собственно, в том, что кто-то может глубоко задуматься при выходе из сортира, Марик не находил ничего такого уж удивительного и из ряда вон выходящего. Но вот то, что человек этот думал со спущенными штанами, было все-таки странновато.

Марик шагнул по направлению к выходу и сказал:

— Darf ich bitte durch?[22]

Чернявый не шелохнулся.

— Lassen Sie, — занервничал Марик. — Mein Zug faehrt ab![23]

— Можешь говорьить рюсски, майн фройнд. Я поньимать… — отозвался наконец чернявый, но от двери не отошел.

Марик вздрогнул. Голос у незнакомца был весьма неприятный — срывался с почти девичьего визга на какое-то глухое горловое бульканье.

— Извините, но не могли бы вы немного подвинуться. Я действительно опаздываю на поезд.

— О, я понимать, понимать… Я тоже ньедавно опоздать на этот имьенно поезд. Это есть очеьень ньеприятно, очьень…

Чернявый, наконец, изменил позу: не отходя от двери, резко повернулся к Юнерману левым боком. Его запрокинутая голова покачнулась, со странным треском перекатилась с левого плеча на правое, а потом обратно на левое.

«Он похож на игрушечную собачку, которая стоит у меня в машине, — подумал Марик, — такую, с дергающейся головкой… Я опоздаю. Господи, из-за этого придурка я сейчас действительно опоздаю на поезд».

— Пропустите меня! — раздраженно вскрикнул Марик и стал отпихивать от двери чернявого.

Тот что-то злобно завизжал и забулькал, потом запутался в спущенных штанах, покачнулся и, чтобы удержать равновесие, схватил Марика за рукав.

— Да отвали ты, блин! — взревел Марик.

Он попытался резким движением стряхнуть с себя чернявого — безрезультатно. Тогда Марик стал, рыча, разжимать пальцы незнакомца, мертвой хваткой вцепившиеся в его рукав. Но пальцы не поддавались. Странные пальцы… Холодные негнущиеся пальцы с длинными-длинными ногтями… и с сине-зелеными пятнами там, под ногтями…

— Polizei! — заорал Марик, но заорал как-то очень уж тихо. — Помогите! — уже почти шепотом добавил он и машинально оглянулся назад, на зеркало, словно надеялся получить от кого-то поддержку в совершенно пустом туалете, словно наряд полиции вот-вот должен был появиться из зазеркалья…

— Мамочка-а-а-а! — заорал вдруг Марик во все горло и так и остался стоять с открытым ртом, беззвучно продолжающим это паническое «а-а-а».

Кроме него, в зеркале по-прежнему никого не было. Этот парень — со спущенными штанами, с запрокинутой головой, с длинными ногтями — этот парень не имел отражения.

А потом странный треск…

это ведь она так перекатывается, так перекатывается, его голова

…раздался у Марика прямо над ухом. Боли не было. Продолжая стоять лицом к зеркалу, он просто увидел, как в его шее появилось несколько маленьких рваных дырочек, и из этих дырочек вялыми фонтанчиками забила кровь.

«Ну все. Теперь мы точно опоздали на поезд», — подумал зачем-то Юнерман.

Это было последнее, что он подумал.

VI. Нечистые

— Петр Алексеич!

— М-да?

— Петр Алексеич… По-моему, что-то нужно с ней делать.

— С кем? — равнодушно поинтересовался директор.

— Да с этой… — нянечка Клавдия Михайловна неопределенно-раздраженным жестом указала на ординаторскую. — Совсем житья от нее нету. Лезет во все, работать мешает.

— Ну, можно уволить, — равнодушно согласился директор.

— Уволить? — Клавдия Михайловна аж взвизгнула. — Просто уволить? Чтобы она и дальше кляузы свои писала? Чтобы сюда каждый божий день комиссии какие-нибудь таскались?

— Ну а вы что предлагаете?

— Я предлагаю, — Клавдия Михайловна прищурилась, и обычно добродушное ее лицо стало вдруг каким-то остреньким и недобрым. — Петр Алексеич… Надо бы ее извести.

— Что?!

— Извести, — тихо и настойчиво повторила нянечка.

— Я вас что-то не совсем понимаю…

— Да чего ты не понимаешь?! Что ж это такое-то, а? — возмутилась нянечка и пристально посмотрела в директорские глаза. — Тот? Эй, где ты? Иди сюда. Ну, посмотри на меня. Тот? Тот! Да посмотри же!

— Я здесь, — произнес директор. — Извини, просто задумался. Да, ты права. Действительно стоит извести.

— Ну вот и славненько, — подытожила нянечка. — Займемся.

VII. Нечистые

— …шестая, седьмая, ох… восьмая… — Костяная брела вдоль ряда совершенно одинаковых изб, одышливо бормоча себе под нос их номера, — десятая, одиннадцатая, ох… двенадцатая, вот она, слава те господи…

Она поднялась на крыльцо, коротко постучала в деревянную дверь длинным когтем и, не дожидаясь ответа, шагнула внутрь.

Стоял относительно ясный, для леса почти идеальный день — без солнца, конечно, но и без густого тумана, однако ставни на всех окнах были плотно закрыты, а изба освещалась многочисленными продолговатыми лампами. Они тянулись вдоль стен, едва слышно, но очень назойливо жужжали, и свет от них исходил мучнисто-белый, скучный, рассыпчатый. И какой-то безапелляционный: лампы располагались таким образом, что теней в помещении не было в принципе.

— Добрый день, девица, — вежливо сказала Костяная.