Убежище, или Повесть иных времен

питающие друг к другу закоренелую ненависть, она не знает блага единения, лишь

иногда собирая вместе разобщенные части против общего врага; но, по

необходимости объединяясь, они не сливаются, и малейшее ослабление общей

опасности тотчас пробуждает их узкие пристрастия и предубеждения,

которые то и дело выливаются в кровавый разгул жестокости. Выгоды торговли,

очарование литературы, все блага цивилизации, которые обогащают ум и

облагораживают нравы, почти неведомы этим людям. С дикарской гордостью

самую обездоленность свою они почитают добродетелью и нищете обязаны

своей неуправляемой отвагой, которая нередко дает им силы противостоять

хорошо обученным войскам и порой наносить им поражения единственно в

силу неожиданности; порой же они, напротив, рвутся в неравный бой, и там,

где рассудительный ум отворачивается от сцен кровопролития, тщеславятся

тем, что земля усеяна их изувеченными телами; все это лишь оттого, что еще

никто не сделал милосердной попытки одержать победу над их умами.

Как глубоко должны воздействовать такие мысли на сердце, нераздельно

связанное с жизнью отважного военачальника! Его силы не превышают сил

человеческих, наравне со всеми ему грозит опасность и от меча, и от стихий,

и ему, даже ему, суждено когда-нибудь погибнуть. Оплакивая тех

несчастных, что каждый час теряют своих возлюбленных защитников, я не могла

знать, не принадлежу ли и я к их числу. Ах, если отчаяние побудит Эссекса...

а его природная храбрость и не нуждается в таком побуждении... если он

погибнет, не зная о том, что я еще жива, то его гибель я всегда буду связывать

со своим роковым, хотя и искусным, планом и расстанусь с жизнью оттого,

что осуществила этот план.

Странная фантазия неудержимо овладела мною... Леди Саутгемптон

говорит, что это безумие. Быть может, она права, но я не могу думать ни о чем

ином. Впрочем, она слишком робка, чтобы верно судить об этом... Я охотно

верю, что сама она готова остаться здесь на всю жизнь.

Хотя бы на миг увидеть это выразительное лицо... словно воскресшей

вновь явиться перед ним!

Что-то неодолимо влечет меня в дорогу... сейчас выступает отборный

войсковой отряд... я буду сохранна под их защитой. Что, если меня так

настоятельно зовет предчувствие грозящей ему опасности? Никогда, никогда я не

простила бы себе, если бы оставила его мучиться от ран, умирать на руках

людей чужих и равнодушных.

«Не спорьте более, дорогой мой настойчивый друг; я еду, но верьте моему

слову — я вскоре вернусь...»

Леди Саутгемптон не смогла бы стать подругой Эссексу — она боязливей-

шая из женщин, но ей и не суждено делить судьбу этого неустрашимого

героя.

Часть V

Столь долгое молчание заставит Вас числить меня среди

погибших — утешьтесь, мой милый друг: я родилась на свет для

непрестанной борьбы с враждебной судьбой и еще не поникла

под ее гнетом. Я собиралась с мыслями, чтобы продолжить

свое повествование, ото дня ко дню все более странное.

На пути в Ольстер мы подверглись нападению мятежных

ирландцев и завязалась отчаянная схватка. Как решиться мне

на признание и зваться при этом возлюбленной Эссекса, но тем

не менее это так — я, которая была так отважна в своем

воображении, вдали от поля брани, я, которая мысленно вздымала

меч с силою Голиафа и ограждала Эссекса щитом, тяжелее и больше себя

самой, совершенно потерялась от одного только вида сражения, и лишь

обморок, укрывший меня среди поверженных тел, помешал мне пополнить собою

их число. Я очнулась от прикосновения рук нескольких свирепого вида

женщин, которые, обирая мертвых, сразу обнаружили, что я еще жива и одного с

ними пола. Побуждаемые то ли человеколюбием, то ли надеждой на выкуп,

они выслушали мою горячую мольбу о пощаде и препроводили меня в

хижину неподалеку, куда вскоре привели священника, и он отворил мне кровь.

Медленно приходя в себя, я огляделась вокруг в немом изумлении, не зная,

считать ли свое спасение благом. Я была окружена людьми, которые лишь

цветом кожи походили на меня; языком, манерами, образом жизни они были

схожи со мной не более, чем жители жарких стран. Я тщетно пыталась

понять их речь или объясниться сама и совсем было отчаялась, когда на помощь

мне пришел уже упомянутый мною священник. Через него я объявила, что

лорд-наместник внесет за меня любой выкуп, если только я буду ограждена

от опасностей и оскорблений. Я полагаю, что мне удалось бы обеспечить

безопасность для себя, если бы толпа победителей не узнала со слов какого-то

солдата, отставшего от своих товарищей, что среди тел убитых была найдена

высокородная дама-англичанка. Они поспешили вернуться и потребовали

передать меня им, а поскольку те, в чьих руках я находилась, не желали

расстаться с надеждой на выкуп, последовало столкновение не менее яростное (хотя и

не столь кровавое), чем то, при котором мне уже довелось присутствовать.

Ожесточение сторон делало спор неразрешимым, и наконец, дабы избежать

кровопролития, они согласились, что меня должно передать в руки их

военачальника Тайрона, или — как некоторые его называли — О'Нийла. Мольбы и

сопротивление были бы одинаково бессмысленны, и мне оставалось