Убежище, или Повесть иных времен

оставлять ее одну. Я доверила заботу о леди Арундел (чье положение было

хотя и много опаснее, но не так печально) своей дочери, опасаясь тяжело

ранить ее юную душу тягостным зрелищем. Но я забыла, как подорвано мое

собственное здоровье и как непосильны для него усталость и тревога,

связанные с уходом за сестрой. Как-то вечером со мной случилось подряд несколько

обмороков. Слуги перенесли и уложили меня в постель, я же, не желая

волновать леди Арундел, не велела сообщать дочери о своем состоянии. Мой

последний обморок сменился наконец такой тяжелой сонливостью, что ее

можно было назвать оцепенением. Так я пролежала несколько часов, как вдруг

очнулась от смутно почудившегося мне звука падения чего-то тяжелого, за

которым последовал протяжный стон. Ужас мгновенно пробудил все мои

дремлющие чувства, и я опрометью кинулась через комнату, разделявшую наши

спальни, но тут же упрекнула себя за паническую поспешность, так как из

спальни сестры не доносилось ни звука. Обе сиделки крепко спали, а огонь

ночника, колеблясь, угасал в холодном свете занимающегося утра. Я

осторожно отвела полог кровати... Милосердный Боже, что я почувствовала,

когда увидела, что кровать пуста! Мучительный крик, вырвавшийся у меня,

разбудил обеих небрежных служанок, и они, пораженные одной и той же

мыслью, кинулись к двери, которая, как я только теперь заметила, была открыта.

Она вела в галерею, украшенную теми из наших фамильных портретов, что

пережили потерю семейного состояния. Среди них был неосторожно

помещен уже оставивший по себе роковую память портрет графа Эссекса при

штурме Кадикса — печальное наследие, которое леди Пемброк завещала Эл-

линор. Все мыслимые ужасные последствия разом представились мне.

Неверными шагами я вошла в галерею... Увы! Худшие мои опасения

подтвердились. Та, что прежде звалась Эллинор, бледная и изможденная, как призрак,

лежала распростертая на полу перед картиной, одной рукой судорожно

сжимая на исхудалой груди беспорядочные складки одеяния, другую руку

выразительным жестом протянув к безжизненному изображению того, кто был

столь любим ею. С нетерпеливой поспешностью я приложила ладонь к ее

сердцу — оно не отозвалось моему дрожащему прикосновению, странница-

душа отлетела с последним дыханием. Эллинор навсегда перестала страдать.

Твоя прощальная молитва, о Эссекс, оказалась пророческой — ее душа, вновь

обретя память, разорвала свою смертную оболочку и устремилась ввысь.

Едва мы успели скромно предать земле милый прах, как следом

скончалась добрая леди Арундел. Я перенесла эти утраты с благочестивым

смирением. Слезы, что льются, когда Небеса призывают к себе несчастных,

умиротворяют бурные порывы скорби тех, кто остался жить, и глубоко ранят лишь

душу, еще непривычную к страданию. С оживающей в сердце тревогой я

видела, как подействовали эти первые утраты на нежную душу моей дочери. Это

не означает, что я стремилась совершенно заглушить в ней все живые

впечатления, неотделимые от естественных привязанностей: слезы юности подобны

мягким майским дождям, избавляющим садовника от лишних трудов, они

помогают вызревать плодам разума; когда же те и другие проливаются слиш-

ком часто, они истощают почву и губят еще не раскрывшиеся бутоны. Моя

душа не располагала разнообразием светлых и радостных впечатлений, с

помощью которых я могла бы надеяться ободрить и укрепить нежную душу

своей Марии. Не желая искать новых дружеских привязанностей, я сочла более

благоразумным переменить жилище и новизной и разнообразием, которые

дарит перемена мест, постепенно утешить и развлечь ее. Я послала своего

управляющего подыскать для нас новый дом. Я возвращалась мыслью к тому

давнему дню, когда мрачные аркады разрушенного монастыря, обладая

простым достоинством новизны, развлекли мой угнетенный ум даже в несчастье,

лишившем меня моей приемной матери. Увы, в пору неопытной юности все,

что ново, соединяет собственные чары с чарами воображения, а в зрелые

годы сердце не в силах оторваться от того, что некогда его радовало, не надеясь

найти в будущем отрады, которая могла бы сравниться с той, что

воображение рисует ему в прошлом. Для моей дочери, однако, весь мир был нов, и,

выбрав место, привычное моим чувствам, я была уверена, что не разочарую ее.

Я наняла дом близ Темзы, в Ричмонде, куда мы и переехали ранней весной.

Возможно, в своем выборе я, сама того не замечая, имела некую

отдаленную цель. Как ни уединенно я жила вдали от света после своего возвращения

в Англию, молва о принце Уэльском дошла и до меня. Этот утонченный и

образованный юноша поднялся над слабостями своего отца и предрассудками

своего сана, посвятив сердце добродетели, разум — наукам, а тело — тем

достойным, мужественным занятиям, что закаляют и укрепляют человека,

готовя его и к радостям мирной жизни, и к испытаниям войны. Меня восхищала

мысль о том, что появился Стюарт, который сумеет вернуть былую славу

угасающему роду, и я страстно желала увидеть, узнать принца Генриха и

заслужить его уважение.

Король, недостойный столь прекрасного сына, не находил радости в его

обществе и с юных лет доверил его придворному кругу, от лести и