Убежище, или Повесть иных времен

которые могут привлечь внимание простонародья и, возбудив в нем жалость,

ослабить его преданность трону.

Этот последний довод значил для королевы несравненно больше, чем

первый, ибо сердце ее было скорей доступно соображениям политики, нежели

деликатности. Все же она назначила леди Скруп состоять при Марии и

отдала распоряжение о более подобающем ее сану обращении с ней.

Довольная тем, что добилась своего, оставаясь при этом в тени, леди

Скруп не стала медлить с отъездом, но, не желая расставаться со мной,

использовала все мыслимые доводы и все свое влияние, чтобы убедить меня

ехать вместе с нею. Она говорила, что не имеет намерения вовлекать меня в

веселые затеи, что поручение, данное ей, вполне отвечает меланхолическому

направлению моих мыслей. Мое желание увидеть Марию, в соединении с ее

доводами, побудило меня согласиться.

Замок Болтон, куда Марию преггроводили по приказу королевы, был

неприступной крепостью на границе Йоркшира — без мебели и удобств,

подобающих царственной гостье, и сразу показал ей, на какое горестное заточение

она обречена. Напрасно лорд Скруп, по доброте души, пытался скрыть от

Марии судьбу, ей уготованную: она предалась безутешной скорби, которая

возросла от известия о смерти Ботвелла, скрывавшегося в Норвегии.

В Дерби нас встретил герцог Норфолк, которого страстное желание

видеть королеву Шотландии побудило присоединиться к нам. Этот вельможа, в

полном расцвете сил, обладал привлекательной наружностью и покорял

пылким, живым нравом. Не имея в Англии равных себе в знатности, он давно

вознамерился сочетаться браком с Марией, и смерть Ботвелла возродила его

утраченные было надежды. Я поражена была явной переменой в нем и не

сразу поняла, что вызывает у него то нетерпеливую досаду, то глубокую

задумчивость, но удовольствие, с которым он слушал хвалебные речи сестры о

королеве, нежность, которая светилась в его глазах, когда он рассказывал о

событиях, открывшихся из писем Марии к Ботвеллу, показали мне, что

честолюбие зажгло в душе его пламя, ошибочно принятое им за любовь.

Мы приехали в Болтон. Мария не была предуведомлена до той самой

минуты, когда леди Скруп предстала перед ней, что Елизавета послала ей друга,

всей душой желающего скрасить ее заточение. Я могла бы описать вам

королеву Шотландии, милые мои дети, если бы природа не позаботилась создать

портрет более верный, чем тот, что смогу написать я. Взгляни в зеркало,

Матильда, и ты увидишь перед собой ее образ.

Я не смогла сдержать своего изумления.

— О Боже! — воскликнула я. — Возможно ли, что, оплакивая судьбу

несчастной королевы, я лила слезы о матери!

— Еще немного времени, и я объясню все, — сказала миссис Марлоу. —

Королева была в расцвете юности, и печаль, осенявшая ее черты, сообщала им

неотразимую привлекательность. Утонченное достоинство и мягкая

женственность соединялись в ней с выражением невинности и природной

скромности. Если я и прежде склонна была жалеть ее, то как же возросло это чувство

теперь! Совершенные ею ошибки, казалось, были искуплены перенесенными

несчастиями. Трудно представить что-нибудь более трогательное, чем ее

встреча с леди Скруп, которая лишь слезами могла выразить свою боль за

нее!

Как должна была сцена, столь опечалившая меня, подействовать на

сердце, готовое любить ее! Герцогу открылась страсть более сильная, чем

честолюбие. Не корона Марии владела теперь его помыслами — лишь ее саму же-

лал он, оплакивая то зло, которое навлекла на нее корона и от которого ей

было не спастись, даже отказавшись от короны. Любовь сообщала ему

душевную тонкость, и человек, дерзавший домогаться Марии в дни ее покоя и

благополучия, сейчас, когда она была в несчастии, не осмеливался поднять на

нее взор, сказать о своей любви, оскорбить ее состраданием.

Леди Скруп, при ее чуткости, тотчас заметила перемену, совершившуюся

в брате, но, далекая от дурных предчувствий, льстила себя надеждой, что ему

суждено восстановить королеву в правах и в ее благодарности и

расположении обрести награду, отвечающую его заслугам.

Стремясь скрасить тягостный досуг, леди Скруп изобретала всяческие

увеселения, в которых никто не участвовал, но которыми все, отдавая должное

ее усилиям, были, казалось, довольны. Молчаливая печаль герцога

Норфолка привлекла королеву, которая усмотрела в ней деликатное сочувствие

своему несчастию и проявила к герцогу внимание, слишком лестное, чтобы

остаться незамеченным. Он был покорен уважением, которого скорее желал,

чем ожидал от нее. Его сердечный пыл наконец нашел слова, и Марии

открылось, что, пытаясь заручиться дружбой герцога, она обрела его любовь.

Соблюдая лишь собственные интересы, она, возможно, поощрила бы это

чувство, но помня, какое несчастье может навлечь на него, она умоляла герцога

отречься от всяких мыслей о страсти, потворствовать которой было бы

жестоко, и видеть в ней лишь несчастного друга. Она признала себя в долгу перед

ним за интерес к ее судьбе и усилия, предпринятые ради нее.

В первом безумии любви ничто не кажется невозможным, и даже такой

сдержанный ответ лишь разжег в нем пламя надежды, которое призван был