Убийства на Чарлз-стрит. Кому помешал Сэмпсон Уорренби?

— Мне вы не мешаете, — ответил Хемингуэй. — Мне стыдно вас прерывать, викарий. У меня совсем мелкое дело. Из регистра огнестрельного оружия явствует, что у вас есть винтовка калибра 0,22. Можно на нее взглянуть?

— Винтовка? А как же, есть! Вернее, у моего сына. Я покупал ее для него, хотя сейчас он ею не пользуется, потому что живет в Лондоне. Никогда не знаешь, понадобится ли она ему, когда он приезжает. Сам я не стрелок.

— Конечно, сэр. Вы мне ее покажете?

— Дайте вспомнить! До чего неудобно! Где же она? Простите, я пойду посмотрю. Садитесь!

Проводив его взглядом, Хемингуэй произнес со вздохом:

— Как я погляжу, еще один ствол канул неведомо куда! Первый был вашим, сэр.

— Вы перекладываете на меня ответственность за оплошность моей жены, старший инспектор? — спокойно откликнулся Хасуэлл. — Я не согласен, что винтовка куда-то канула. Ее одолжили — правда, в обход правил — местному водопроводчику, однажды заведшему заглохшую машину моей жены. Правда и то, что он вернул ее через несколько дней, и с тех пор она, насколько я знаю, лежит дома.

— Да, сэр, но мне сообщают, что она висела без присмотра в шкафу у вас в чулане, откуда любой мог ее взять без вашего ведома.

— Согласен, но позвольте уточнить, что ее обнаружили в этом самом шкафу вчера вечером. Я еще могу — хотя с большим трудом — представить, что ее забрал кто-то из гостей устроенного моей женой теннисного турнира. Но мне никак не удается объяснить, как кто-либо мог пронюхать о винтовке в шкафу, а тем более вернуть ее потом на место, оставшись невидимым. Вы забрали ружье? Мой сын оставил его для вас.

— Нет, сэр. Это сделал сержант Карсторн.

Хасуэлл чуть заметно улыбнулся:

— Согласитесь, мы ничего от вас не утаили, старший инспектор.

— Образцовые открытость и честность, сэр. В ваш чулан можно проникнуть из сада?

— Нет, только из холла. Над глухим матовым окном крутится вентилятор. Если учесть алиби моего сына, то остается лишь один человек, который мог бы сначала забрать оттуда ружье, а затем вернуть его на место, — я сам. Только я вряд ли стал бы возвращать его туда. — Ну что, Клиберн, настигли вас ваши грехи?

— Еще как! — ответил вернувшийся викарий. — Мне ужасно жаль, инспектор, но, боюсь, я не могу немедленно предоставить вам это оружие. Помнить бы заранее о ловушках, что усеют наш путь! Знаю, я поступил дурно, прекрасно знаю!

— Не огорчайтесь, сэр! Просто вы его кому-то одолжили, — сказал Хемингуэй. — Хотя и не должны были этого делать.

— Это невозможно отрицать, — скорбно проговорил викарий. — Но когда у тебя есть спортивное оружие, то надо быть скупердяем, чтобы не одолжить его тому, у кого его нет. Особенно когда пример подает сам добрый сквайр, позволяющий стрелять у себя на пустоши и поощряющий деревенских ребят заниматься спортом. Большинство из них — молодцы! Я следил за тем, как многие ребята росли, от самой колыбели, и могу вас заверить, инспектор, что, хотя и нарушал закон, доверяя оружие тем, кто не имеет права его держать, никогда не отдал бы его тому, за кого не мог бы поручиться.

— Кому же, например, сэр? — поинтересовался Хемингуэй.

— Полагаю — и жена помнит то же самое, — в последний раз это был молодой Дитчлинг. Он пел у меня в хоре, пока голос не начал ломаться. Золото, а не паренек! Старший в большой семье, его мать, бедняжка, — вдова. Ему только что вручили призывную повестку, и он забыл вернуть мне ружье. Горе ему, а еще больше мне самому за то, что не напомнил! Молодежь, знаете ли, инспектор, весьма забывчива.

— Да, сэр, — кивнул Хемингуэй. — Говорите, он старший в большой семье? Боюсь, младшие братья долго баловались с чужим ружьем и, скорее всего, потеряли его.

— Уверен, что нет! — возразил викарий.

— Я тоже. Где проживает эта большая семья?

— «Розовые коттеджи», дом два, — ответил викарий, глядя на него с несчастным видом. — Коттеджи напротив выгона, на триндейлской дороге.

— Вот как?

— Знаю, о чем вы думаете, — произнес викарий, тяжело усаживаясь в кресло. — Никогда не перестану винить себя за то, что послужил причиной — сам того не ведая, но это не оправдание — для подозрения, павшего на голову представителя смелой преследуемой нации, о котором я не могу сказать ни одного дурного слова!

— Не отрицаю, сэр, меня посетила мысль, что в одном из этих коттеджей живет поляк, которого вы называете Ладисласом. Но вы, похоже, знаете мои мысли лучше меня самого, потому что я обычно считаю бездарной тратой времени о чем-то думать, когда не хватает информации. Тем не менее я рад, что вы его упомянули: то, что человек вашего сана может сказать о своем прихожанине, представляется мне заслуживающим внимания.

— Ладислас не мой прихожанин. Он не нашего вероисповедания. Можно, конечно, считать любого жителя прихода овцой в своем стаде, тем более в этом случае, когда молодой человек при столь трагических обстоятельствах лишился семьи, дома, даже страны. Мой долг — привнести в его одинокую жизнь немного дружелюбия.

— Это делает вам честь, сэр, — сердечно изрек Хемингуэй.