Убийства на Чарлз-стрит. Кому помешал Сэмпсон Уорренби?

— Бедняжка! — воскликнул викарий. — Это просто позор! Куда катится мир? Что за вульгарная тяга к сенсационности? Как раз сегодня утром об этом толковал Гэвин Пленмеллер, но я не обратил внимания. Испугался, что он опять настроен шутить, а мне его шутки совершенно не нравятся! Действительно, инспектор, необходимо что-то предпринять!

— Боюсь, полиция бессильна, сэр, пока люди ограничиваются самим выгоном и общественной дорогой и никому не чинят препятствий, да и как иначе, там же тупик!

На лице викария появилось тревожное выражение.

— Может, мне пойти туда и обратиться к ним, объяснить, как все…

— Кто-то просто похихикает, а может, и нагрубит вам, — предостерег Хасуэлл. — Лучше натравите на них Пленмеллера: ему понравится рассеивать толпу. Его остановит лишь угроза линчевания.

— Хасуэлл, Хасуэлл, друг мой, — пробормотал викарий.

— Не волнуйтесь! — засмеялся тот. — Вы можете представить, чтобы он хотя бы пальцем шевельнул ради племянницы Уорренби?

Викарий покачал головой и сказал, что у их доброго друга злой язык, но любой достоин снисхождения, а сердце человеческое не избавлено от горечи.

— Уж его-то, с хромотой, надо бы пожалеть, — произнес Хемингуэй. — Слушать Пленмеллера исключительно полезно, он о любом такого наговорит, что не устоишь на ногах от неожиданности! Однако я не уверен, что его суждению можно полностью доверять. Не удивлюсь, если Пленмеллер просто старается оправдать надежды слушателей и всякий раз, открывая рот, выдает что-нибудь сногсшибательное.

Викарий окинул Хемингуэя одобрительным взглядом и похвалил за проницательность.

— Я сильно огорчен его отношением к этой прискорбной истории, — продолжил он. — Молчу о христианском сострадании, но и с мирской точки зрения я предостерегал Пленмеллера, что его неумеренное красноречие может быть неверно понято. Пока что, — оговорился он, изображая поклон, — мои опасения не подтвердились.

— Большое вам спасибо, сэр, — радостно сказал Хемингуэй. — Вообще-то у меня возникло бы больше подозрений, если бы Пленмеллер вдруг сменил тон, потому что, как утверждают, он много месяцев твердил, что от Уорренби необходимо избавиться. Я вот чего никак не возьму в толк: почему он взъелся на Уорренби сильнее, чем кто-либо еще? — Он сделал выразительную паузу, но викарий лишь вздохнул, а Хасуэлл усмехнулся и пожал плечами. — Возможно, — продолжил Хемингуэй, — разница между ним и остальными местными жителями, не выносившими Уорренби, состоит в том, что он говорил то, что думал, а они нет.

— Боюсь, вы правы, — скорбно закивал викарий.

Старший инспектор прищурился:

— Вы с большинством, сэр?

— Это невозможно опровергнуть, — ответил подавленный викарий. — При всех стараниях тяжело бороться с неподобающими мыслями, плоть слаба, о как слаба!

— Если так пойдет, то вы скоро заподозрите всех, кто не питал к Уорренби неприязни, старший инспектор, — усмехнулся Хасуэлл. — Спешу вас уверить, что я, подобно викарию, считал его пренеприятнейшим субъектом!

Хемингуэй поднялся.

— Вижу, он добился непопулярности, — подытожил он. — Не стану больше отнимать у вас время, сэр.

— Что вы, что вы! — вежливо откликнулся викарий. — Я полностью в распоряжении тех, кому нужен.

Он проводил Хемингуэя до двери, пожал ему руку и сказал, что мечтает встретиться с ним по более приятному поводу.

Констебль Мелкинторн, увозя старшего инспектора от дома священника, спросил в воротах, куда двигаться теперь. Ему было велено ехать к «Розовым коттеджам». Пропустив велосипедиста, водитель повернул на Хай-стрит влево. Он уже переключал передачу, когда раздался приказ затормозить. Он послушно замер на обочине. К машине приближался майор Миджхолм.

— Добрый вечер, сэр! — поприветствовал его Хемингуэй. — Я вам нужен?

— Да! — подтвердил майор. — Я думал-думал и посчитал своим долгом поделиться с вами кое-какими сведениями. Учтите, возможно, это пустое. Я не утверждаю, что придаю им большое значение, но мало ли? Наш долг — сообщать полиции все, что известно.

— Правильно, сэр, — подтвердил Хемингуэй.

Но майору все же недоставало решительности.