Убийства павлиньим пером

Благодарю вас: я закончу мой рассказ так быстро, как только смогу. Вы желаете знать, почему мой отец оставил чашки, расставив их на столе, когда они все еще были в коробке, и Дартли даже и не видел их в тот вечер. Причина так же проста, как и ужасна. Я вижу по взгляду Дервента, что он уже догадывается. Несколько логических заключений из имеющихся фактов, и вы сами к этому придете.

Он оставил чашки, но пропала их деревянная коробка в два фута длиной и в фут высотой. Когда мой отец разбирался с Дартли, тот стоял лицом к огню. Картонная коробка и оберточная бумага от кувшина-головоломки полетели в огонь случайно, когда Дартли пытался вывернуться. Отец не мог их спасти, потому что его руки были заняты другим. А когда забой свиньи был окончен, каким образом, вы думаете, он мог унести этот кувшин из дома так, чтобы его не увидели все на полмили вокруг? Посмотрите на кувшин! Он примерно в фут высотой; у него носики, словно соборные шпили, торчат во все стороны под разными углами, вдобавок он еще и ярко-синий — один взгляд на него, и любой потом вспомнит и этот кувшин, и того, кто его нес. Отец не мог спрятать его под пальто. И не мог завернуть его в кусок бумаги; попробуйте, и вы убедитесь сами. Однако этот кувшин следовало унести, потому что отец не знал секрета, как открыть крышку, а бумага все еще была внутри.

Можете представить себе ужасное положение, когда вы вынуждены шагать по лондонским улицам с монстром приблизительно двух футов высотой?.. Существовал только один вариант — запаковать этот кувшин в ящик из-под чайных чашек, обыкновенную деревянную коробку, которую могла увидеть дюжина людей и ничего такого не подумать. Но при этом отцу пришлось оставить чашки. Он со всей очевидностью не мог забрать и то и другое. Оба варианта были опасны, но я думаю, что он избрал лучший. Так что его воображение добавило делу цветистости, сделало из него головоломку, возможность строить самые разные предположения, которые с тех пор и сбивали вас с толку. Вы знаете, что он сделал. Он снял с чашек обертки, поставил их в круг на столе, словно символ, и оставил так. Превратил чертову улику в тайну, указывающую в сторону от нее. Отец укрылся, раскрывшись. Он создал миф о Десяти чайных чашках. — Тяжелое дыхание Соара стало несколько легче. Теперь он шагал взад-вперед перед камином, его черный фрак развевался, словно одеяние монаха, потом обернулся с сардонической усталой улыбкой. — Дервент прав, джентльмены. Никогда не существовало такого общества «Десять чайных чашек», насколько мне известно. Англичане любят тайны, они наделены воображением. Простите меня за большое количество намеков, болтовни и уловок. Должно быть, я сегодня вас огорчил. Но то, что я говорил вам об истории чая, — это правда. И когда я говорил вам, что эти чашки из майолики действительно были первыми чайными чашками, обнаруженными в Европе, — это тоже правда. Остальное — просто болтовня. Я же должен был спасти мое лицо и лицо моего старика или хотя бы попытаться спасти. А теперь делайте что хотите, я все сказал.

Старший инспектор Мастерс тихо произнес:

— Черт меня побери, — потом повернулся к широкому покрытому чехлом креслу, в котором с закрытыми глазами сидел Г. М. и все это время хранил молчание. — Я начинаю припоминать вопросы, которые вы задали мне в самом начале этого дела… Послушайте! О, пропади все пропадом! Да старик спит!

— Я не сплю, черт тебя побери, — рассердился Г. М., открывая один глаз. — Я размышляю. Это мой способ размышлять.

— …Вопросы, которые вы мне задали, — повторил Мастерс. Вы хотите сказать, что знали все это, сэр Генри?

— Ну… нет. Знать было бы слишком хорошо. Предполагал, что дело могло быть так, это да. Все улики были разложены прямо перед нами.

— Тогда почему же вы не сказали мне этого? Это, я полагаю, никогда не приходило вам в голову?

— Сказать тебе? Я не думаю, что это было бы мудрым поступком, сынок. И можешь предположить почему. Мне было очень любопытно, сколько человек влезут в это дело и начнут доказывать, что существует общество Чайных чашек. Но ты шел по верному следу и даже быстро продвигался, потому что был последователен и всем сердцем отказывался верить в какое-то подобное общество. А теперь скажи, сынок, ты думаешь о Вэнсе Китинге?

— Да, я думаю о Китинге.

Г. М. поскреб челюсть.