Убийства в Белом Монастыре

После небольшой паузы Бохун с яростью произнес:

– Мне это кажется шуткой самого дурного вкуса. Все, кто знаком с Марсией, в курсе – она не ест конфет. Тем более такую дрянь, с обнаженкой на крышке.

– Да. Думаете, – Уиллард постучал по коробке костяшками пальцев, – это было что-то вроде предупреждения?

– Вы хотите сказать, – буркнул Бохун, – что эти конфеты отравлены?

Райнгер уставился на него.

– Ладно, ладно, – произнес он и пожевал сигару с каким-то неприятным весельем. – Никто об этом не говорил. Никто, кроме вас, не упоминал о яде. Вы либо совсем дурак, либо слишком проницательный. Что ж, если вы думаете, что с ними все в порядке, отчего бы вам одну не отведать?

– Ладно, – сказал Бохун. – Ей-богу, попробую!

И он открыл коробку.

– Спокойно, Джон, – произнес Уиллард и засмеялся; его непринужденное веселье на миг вернуло им здравомыслие. – Смотрите, старина, нет смысла городить огород без малейшего на то повода. Ведем себя как сборище глупцов. Возможно, это просто коробка конфет. Если вы сомневаетесь, отправьте на экспертизу, если нет – ешьте на здоровье.

Бохун кивнул. Он взял подтаявшую конфету из коробки и не без любопытства окинул взглядом остальных. Затем слабо улыбнулся:

– Хорошо, тогда все съедим по одной.

В обшарпанной комнате Министерства обороны послышался бой Биг-Бена, который звучно отбил четверть часа. И Беннет аж подскочил. Воспоминание было абсолютно реальным – настолько же, насколько этот свет, падавший на стол Г. М. Беннет снова бросил взгляд на круглое лицо Г. М., моргавшего в полумраке.

– Разрази меня гром! – загремел Г. М. так же хрипло, как часовой колокол. – Из всех отборных придурков, о каких я когда-либо слышал, этот Джон Бохун – худший. Значит, всем по одной, да? Чушь какая. То есть если бы кто-то отравил конфеты, которые лежали сверху, и этот человек находился бы в комнате (что, кстати, отнюдь не доказано), он не стал бы их есть? Гмм. Если бы лежащие сверху конфеты были отравлены, то пострадали бы все. Если бы была отравлена лишь половина, что, видимо, уже более вероятно, ясное дело – виновный был бы дьявольски осторожен, чтобы не попасться на свой же крючок. Бредовая идея. Хотите сказать, Бохун заставил их сделать это?

– Ну, сэр, мы все были порядком взвинчены. И все смотрели друг на друга…

– И вы что, тоже?

Г. М. широко открыл глаза.

– Пришлось. У меня не было выхода. Райнгер возразил – сказал, что уж он-то разумный человек.

– И он был прав – в какой-то мере.

– Было видно, что он сам себя накручивает. Назвал несколько веских причин, почему он не станет в этом участвовать, и чуть не сорвался с катушек, видя, как улыбается Бохун. Эмери, более пьяный, чем можно было подумать по его виду, обозлился и пригрозил в случае отказа запихнуть ему в глотку все до единой. Наконец он взял одну, и Эмери тоже, и Уиллард, которого эта ситуация откровенно развеселила. И я тоже. Я впервые видел, как Райнгер лишился своего циничного бесстрастия. Надо признать, – Беннет поежился, – все это походило на какое-то абсурдное представление, но мне было совсем не смешно. Я откусил шоколадку, и вкус у нее был такой странный, что я мог бы поклясться…

– Гмм. И что случилось?

– Тогда – ничего. Мы стояли и смотрели друг на друга, и всем было скверно. Мы все бог весть почему презирали одного человека – Райнгера, а он курил и тошнотворно ухмылялся. Потом кивнул и любезно сказал: «Надеюсь, этот эксперимент окажется удачным для всех вас», надел шляпу и пальто и удалился. Вскоре вернулась уходившая инкогнито за покупками Марсия, и мы почувствовали себя детишками, застигнутыми за кражей варенья. Уиллард расхохотался, и это восстановило равновесие.

– Вы ей сказали?

– Нет. Мы же не были уверены в том, что конфеты отравлены, понимаете? И когда мы услышали ее шаги в коридоре, Бохун сгреб коробку и обертку и спрятал под плащом. Потом мы отобедали. Вчера в шесть вечера Бохун позвонил мне в гостиницу и пригласил в больницу на Одли-стрит на военный совет. Часа через два после ужина Тим Эмери упал в баре, и доктор диагностировал отравление стрихнином.

Воцарилась тишина.

– Нет, – сказал Беннет в ответ на незаданный вопрос, – не умер и не при смерти, не так уж много он проглотил. Его вытащили, но после этого маленького эксперимента у всех нас было неприятное чувство. Вопрос был в том, что теперь делать. Никто не хотел вызывать полицию, кроме Эмери, да и тот не ради себя. Все бубнил, что это прямо событие века и что оно должно попасть во все газеты. Его заткнул Райнгер. Он сказал, что, если вызвать полицию, будет расследование, и тогда, вероятно, они не успеют вернуть Тэйт в Штаты в трехнедельный срок, назначенный студией. И они оба фанатично ухватились за это соображение.

– А Тэйт?