Убийства в Доме Романовых и загадки Дома Романовых

Так же свободно относились казаки ко всем без исключения «самодержцам», через которых «вольно изъявлялась Божья правда», а также «правда Аллаха», — они постоянно балансировали между сопредельными державами: Россией, Польшей и Турцией, поскольку чувствовали себя независимыми от всех и уважали (не уважали) царя, короля и султана ровно настолько, насколько каждый из монархов в данный момент мог быть им полезен (или вреден).

С другой стороны, раннее казачество не успело выработать какой-либо социальной программы (она появится на Дону только в ходе религиозной реформации), поэтому борьба с несправедливым порядком, вытолкнувшим их в «дикое поле», при самом искреннем его неприятии на деле сводилась к перемене ролей в рамках одной и той же системы.

В стихийных ополчениях Смутного времени, будь то армия Болотникова, или «тушинского царя», или так называемое «первое русское ополчение» Ляпунова — Заруцкого — Трубецкого, с необычайной силой проявились все хорошие и дурные свойства тогдашнего казачества. «Разгульная казацкая кочевка» в Тушине на время стала столицей России. Здесь демократично перемешались сословия и вероисповедания, «неграмотный мужик», почитавшийся царем, ставил в патриархи Филарета Романова, а шляхтичи с донскими молодцами весело проводили время в пьянстве и за игрой. К сожалению, единственным источником существования красочного «славянского рыцарства» был более, а чаще менее узаконенный грабеж всех тех, кто еще продолжал работать и, несмотря на политические катаклизмы, добывал хлеб насущный.

Виселица за Серпуховскими воротами

В конце концов люди смертельно устали от безобразий, и восьмилетняя Смута закончилась «победой сил порядка и посредственности» (В. Б. Кобрин) — избранием на царство юного Михаила Федоровича Романова, «тихого и неспособного по природе», которым управляла сначала мать, а затем отец, патриарх Филарет.

Но за установление порядка пришлось заплатить дорогую цену — отказаться от прогресса. То зачаточное крепостное право, когда крестьянин был «крепок» не господину, а земле, на которой трудился, — своего рода «прописка» на средневековый манер — было поколеблено «разрешающими» указами Бориса и Дмитрия в период голода и Смуты, да и вряд ли вообще могло всерьез соблюдаться среди анархии, однако именно при Михаиле Романове оно утверждается в новом, невиданно суровом и бесчеловечном обличье, при котором крестьянин («христианин») приравнивается к рабу, к вещи, скотине. Те элементы правового государства — «Великой хартии вольностей», — которые присутствовали в крестоцеловальной записи царя Василия и в договорах о приглашении на русский престол Владислава, оказались похоронены, и Россия вернулась к восточному деспотическому правлению Ивана III. «Западничество» было предано анафеме вместе с Гришкой Отрепьевым и вновь заявило о себе всерьез лишь спустя многие десятилетия, но уже не в мягкой и либеральной форме, а таким образом, что прогресс и просвещение только укрепляли архаичный социальный порядок.

Ставили артелью — замело метелью.
Водки на неделю, да на год похмелья.
Штопали на теле, к ребрам пришивали

,Ровно год потели, да ровно час жевали.

А. Башлачев

Вынужденные выбирать между порядком и прогрессом, русские люди в любом случае оказывались в проигрыше. Стабилизация наступила, но на значительно более низком уровне. Этим-то и отличаются смуты от настоящих революций.

Однако чтобы перевернуть последнюю страницу в истории Смутного времени, «партии порядка» предстояло окончательно решить проблему возможных соперников семнадцатилетнего царя, наследника вовсе не венценосной и даже не княжеской фамилии.

Заруцкому за многие дела предстояло гореть в аду, и вряд ли он до сих пор был более постоянен в политических пристрастиях, чем прочие участники междоусобий, но Марине и ее сыну отчаянный атаман остался верен до конца.

Его армия отступает на юг — в исконное казачье «поле», взрастившее и питавшее Смуту. Дон же отказывает в помощи сыну «казацкого царя» и своему атаману.

Самые яростные и непримиримые из казаков уже сложили головы под разными знаменами, другие выслужили себе теплые места при кабацком откупе, да и поместьица, а те, что остались на Дону, предпочитали московское жалованье и свое хозяйство неверной военной удаче. Заруцкий, постоянно преследуемый воеводами нового царя, поворачивает к Волге — «указывает путь Разину», как скажет впоследствии историк С. И. Тхоржевский.