Убийства в «Маленькой Японии»

Телефонный звонок разбудил меня без десяти семь утра: полицейским сообщил мой номер один из соседей. Успев на следующий рейс в Лос-Анджелес, я взял напрокат машину и оказался на месте, когда инспектор из пожарной бригады еще не успел закончить свою работу.

Я представился. Он окинул меня полным сочувствия взглядом.

– В таких случаях порой и поделать-то нечего, – объяснил он. – Ох уж эта старая проводка! Разрыв изоляции может произойти сам по себе. Или случается самое небольшое землетрясение, и многожильный кабель срывается с креплений. Но если он не находится под постоянной нагрузкой, никто этого не замечает. Проходят годы, вечная калифорнийская жара иссушает обмотку, провода оголяются, происходит короткое замыкание и возгорание. Если только никто из жертв не имел привычки курить в постели. Курение тоже часто становится причиной пожаров.

– Никто из них не притрагивался к сигаретам вообще.

– Что ж, тогда хотя бы это можно исключить.

Я стоял на тротуаре, наблюдая, как продолжается разбор пепелища. Моя жена, ее родители и гостивший у них дядюшка легли здесь спать накануне вечером.

И вот пока я дожидался окончательного вердикта по поводу причин пожара, мне и бросился в глаза кандзи. Родители Миеко жили в пяти кварталах от моего прежнего дома, и район я знал как свои пять пальцев. Публика там обитала пестрая, хватало своей шпаны, а потому и граффити мелькали едва ли не на каждом углу. Но тогда, к своему огромному удивлению, среди многочисленных рисунков сальвадорской уличной банды, помечавшей «принадлежавшую» ей территорию, я вдруг увидел нечто явно японское. Причем иероглиф был выполнен на тротуаре в тех же черно-красно-зеленых цветах, что и абстрактные каракули бандитов, а потому всякому непосвященному показалось бы, будто это всего лишь очередная выходка местных малолетних хулиганов. Но если ты владел японским, данный знак атаковал твое зрение с агрессивностью, на какую не способна никакая трехмерная графика. А краска выглядела совершенно свежей.

Азиатские банды орудовали в городе наравне с другими, и кто-то из них мог вполне оставить автограф в виде кандзи. Но поскольку обнаружил я его точно напротив места, где прошлой ночью погибла моя жена, а соседи в один голос утверждали, что накануне не видели там ничего подобного, во мне зародились первые подозрения.

После чего и последовала уже описанная цепочка событий. Выяснив, что подобный изограф не встречается больше нигде в городе, что этот кандзи не включен ни в один из наиболее полных словарей, я стал совершать свои паломничества в Японию, во время одного из которых столкнулся со стариком, поведавшим мне свой секрет. При этом он был испуган настолько, что растворился в воздухе, стоило мне отвернуться. И все равно факт, что кто-то другой видел этот кандзи – причем исключительно в местах, где происходили убийства, – стал для меня важнейшей вехой, словно ниспосланной свыше. Увы, но только для меня одного. Те, кого это могло заинтересовать по долгу службы, моих подозрений не разделяли.

Когда я обратился в полицию Хиросимы, меня встретили со снисходительным радушием. Никто там не мог вспомнить упомянутого мной эпизода, никто не слышал о нечитаемом кандзи. В городе и его окрестностях сотни парков, ненавязчиво намекнули мне. Потом, неохотно позволив заполнить официальный запрос, меня вежливо выставили за порог, сопровождая бесконечными поклонами и заверениями, что со мной непременно свяжутся, если возникнет повод. Повода не возникло. Что же до полиции Лос-Анджелеса, то там не приняли даже запроса, а попросту высмеяли нелепости, которые я, по их мнению, городил. Еще через две недели пожарная инспекция окончательно списала пожар в разряд несчастных случаев, и дело закрыли.

– Как можно проще и короче, – напомнил Ренна.

Я задумался, взъерошив волосы на затылке.

– После пожара чего я только не делал, Фрэнк. Консультировался везде. Даже на Тайване, в Сингапуре и Шанхае на тот случай, если кандзи являлся вариацией китайского письма. Но результат оказался нулевым. Никто и никогда не встречал ничего подобного. И если бы вовремя не подвернулся тот старик в Кагосиме, я бы, наверное, лишился рассудка.

Ренна привычно играл желваками.

– Но ведь на самом деле ты действительно напал на след чего-то вполне реального. И если наш иероглиф окажется идентичным, уж мы-то непременно им займемся.

– Он просто не может быть другим.

– Хорошо. Знаешь таверну «Эм энд Эм» на Пятой улице?

– Конечно.

– Тогда как насчет позднего обеда там около четырех часов? Я принесу кандзи после того, как с ним закончат работать в лаборатории.

– Меня это вполне устроит.

– Думаешь, им удастся очистить листок?

Я кивнул.

– Если использовались стандартные чернила для каллиграфии, иероглиф уже ничто не сможет повредить. Как только такие чернила высыхают, их почти никакая жидкость не берет. Вот почему так много старинных японских рисунков сохранилось до наших дней.

Глаза Ренны впервые за эту ночь слегка ожили.

– Это хорошо, – сказал он, восприняв мои слова как первую за долгое время добрую весть.