Убийства в монастыре, или Таинственные хроники

Она постаралась унять дыхание, но ничего не получалось. Встала с постели, в темноте на ощупь добралась до двери, надеясь, что ей удастся с достоинством появиться перед другими, — так, как к этому привыкли и чего от нее ожидали.

Однако, открыв дверь, она резко отпрянула назад, не из-за голосов, а от яркого света свечей, резко ударившего в глаза.

Наполовину ослепленная, она услышала больше, чем ей бы хотелось. Тут говорили не только о смерти Софии. Среди голосов, которые участвовали в бурной дискуссии и время от времени выдавали каждый свое предположение о том, кто запер Софию в чулан и были ли в том повинны таинственные трактаты, которым она полностью посвятила последние годы вдруг раздался голос, который громко и четко произнес самое ужасное:

— Медсестра уже обследовала тело Софии, — объявила одна из сестер, обернувшись к Роэзии. — Так же хорошо, как одежда и тело, сохранилась веревка, закрученная вокруг шеи и задушившая ее.

Глава II 1188-1192

Звук голосов отражался от стен скриптория. Слова Мехтгильды показались переписчицам непостижимыми и страшными. Разве можно было поверить в то, что наглая девчонка состоит в союзе с самим дьяволом, который наградил ее необыкновенным даром? Но они ведь и раньше замечали, что она всему учится быстрее: письму и чтению, латыни и греческому, трактатам языческих философов и отцов церкви.

Ее дар никому не бросался в глаза до того дня, когда София во время обеда прочитала на память цитату из святого Элигия. Однако сегодня она показала его всем, забыв про скромность и про заповедь, согласно которой самые младшие из сестер имеют право говорить только тогда, когда их спрашивают. Может, уже одно это нарушение заповеди свидетельствует о ее связи с дьяволом?

Отец Иммедиат поднял руку, и голоса стихли, но тишина была такой же голодной и жадной, как Мехтгильда. Она требовала или объяснения, или окончательного приговора.

София и не думала о том, чтобы опровергнуть слова Мехтгильды, уличающей ее в связи с дьяволом. Она была уверена, что отец Иммедиат защитит ее от порочащего языка завистницы. В подтверждение своей протекции он объявит о том, что ей причитается особое место в скриптории, поскольку ее живому уму требуется более богатая пища.

Но отец молчал, так же как и Ирмингард, единственной заботой которой в тот момент было ее дыхание. Она изо всех сил сдерживала кашель, мучивший ее всю жизнь, и лишь надрывно сотрясалась всем телом. Мать настоятельница заговорила первой. Но обратилась она не к двум ссорящимся девочкам, а к монахиням, занятым письмом, которые прервали свою работу и, раскрыв рот и вытаращив глаза, следили за происходящим.

— В этом монастыре не должно быть места ни лени, ни праздности, ни пустой болтовне, — сказала она. Ей даже не пришлось отдавать приказ продолжать работу, потому что после ее слов все дружно склонились над текстами, возможно, даже радуясь возможности спрятаться в них, в отличие от Софии и Мехтгильды.

— Ты, сестра Мехтгильда, — продолжала настоятельница, — хотя и обучаешься чтению, но пока не проявила в этом деле особого таланта. Если ты и в будущем не соблаговолишь соблюдать в этом месте тишину, то мне останется лишь вспомнить о твоих трудолюбивых руках. И не думай, что мне помешает тот факт, что через несколько месяцев ты даешь обет. Хорошая монахиня не ведет себя так, как ты.

Костлявое лицо Мехтгильды было бледным, как всегда. Казалось, будто приговор настоятельницы оставил ее равнодушной, будто она была готова перенести любое наказание, если София получит еще более строгое. А в этом не было сомнения, поскольку она оказалась последней, к кому обратилась Мать-настоятельница.

— Рагнхильда, — начала она, — да, я говорю Рагнхильда, потому что это твое имя и мне неважно, как в шутку тебя некоторые называют и какую спесь рождает в тебе это имя. Так что, Рагнхильда...

Она сделала паузу, но не из-за того, что вследствие неповоротливости затылка могла говорить лишь очень медленно, а из-за того, что ее остановил отец Иммедиат.