Убийства в монастыре, или Таинственные хроники

Катерина овладела собой и загородила щель, так что мать никто не мог увидеть.

Но прежде чем дочь повернулась к ней спиной, София успела увидеть выражение ее лица. На нем отражалась растерянность, и лицо Катерины впервые за много лет выглядело не угрюмым и раздраженным, а обнаженным и ранимым.

На следующий день, после того как прах Изамбур покинул стены Корбейля, София сожгла свою хронику.

Поскольку в летнее время ни в одном из каминов не горел огонь, она взяла с кухни небольшой котел и опустила в него свернутые трубочкой листы. Затем поднесла к ним свечу, и пергамент радостно загорелся.

Комната была полна дыма, когда в нее вошла сестра Роэзия и не могла поверить своим глазам.

— О Небеса! — испуганно и растерянно воскликнула она, хотя ее голос всегда звучал трезво и сдержанно. — Что это вы тут делаете?

София не обернулась. Огонь озараял ее постаревшее лицо.

— Я отделяю главное от второстепенного, — сказала она.

1245 год Женский монастырь, город Корбейль

— Пойдем, — мягко сказала Иоланта, — пойдем со мной. Здесь не место для таких разговоров.

Убаюкивающий голос доносился будто издалека. Роэзия знала, что с ней говорит Иоланта, но когда подняла глаза, то увидела перед собой лицо Софии.

В первый день их знакомства она показалась ей жесткой, истерзанной жизнью, сформировавшейся в ходе долгой, ожесточенной борьбы за знания.

София была красивее ее. У нее были большие живые глаза, пухлые губы, белые, здоровые зубы. Но в первое время она надеялась, мечтала, очень хотела, чтобы София была ее зеркальным отражением.

Она знала, что тяжелая жизнь приносит с собой одни разочарования. Знала, что нужно избавиться от всех чувств. Знала, что спасение можно найти только в трезвом, холодном мире науки.

Да, этому следовало научиться у Софии.

Но затем, после смерти королевы Изамбур, она стала для нее чужой.

Когда София смотрела на горящую хронику, в ее лице читалась насмешка. Даже когда Роэзия попыталась спасти хронику и София грубо оттолкнула ее, в ней не осталось ничего от прежней напряженной, озлобленной решимости.

— Это мой труд, и я имею право его сжечь.

— Но почему, почему?

— Его содержание стало для меня неважным. Какое мне дело до войн французского короля? Какое дело до интердикта, причиной которого стало его упрямство? Какое дело до борьбы за немецкий трон, до битвы при Бувине. Какое мне, наконец, дело до того, какие слухи стали ходить об Изамбур, едва она вернулась в Париж? Такие хроники напишут многие ученые мужья. А я не стану.

— Нет! — вскричала Роэзия.

Она кричала и сейчас, возможно, в последний раз. Может, тогда она не проявила достаточной решимости.

Теперь же она не просто кричала, а ревела Иоланте в лицо. Она схватила ее за плечи.