Убийства в монастыре, или Таинственные хроники

— Но именно поэтому вы должны доказать, — резко оборвала ее Роэзия, — что ваш разум такой же неподкупный, как и у мужчин! Что вы только это считаете досаточно важным, чтобы записать! А вместо этого вы пишете о боли, горе и любви, то есть о том, о чем болтают служанки на кухне и крестьянки в поле. Это не имеет никакого значения и никакого постоянства!

Ярость не укладывалась в словах. Для выхода ей требовалось что-то большее. Когда Роэзия отвела глаза от Софии, чтобы больше не видеть ни ее, ни ее отвратительную хронику, она оказалась не в спасительной темноте, а увидела себя как бы со стороны. Она увидела, как ссорится со старой женщиной, кричит на нее и топает ногами, хотя, быть может, ни к кому не испытывала большего уважения. Ей стало стыдно за собственную несдержанность, ее глаза наполнились слезами. Они засверкали на щеках, попали в рот, и она почувствовала незнакомый доселе вкус. Она не помнила, когда плакала в последний раз. Даже смерть детей не могла заставить ее расплакаться.

Теперь ее тело сотрясалось от рыданий, будто ее бил страшный озноб.

София пересекла комнату и обняла Роэзию за плечи.

— И твоя боль тоже не имеет значения? — мягко спросила она. — Ты боишься своего прошлого и пытаешься избавиться от него, ожидая, что я признаюсь, что тоже считаю свою жизнь нестоящей. Ждешь, что я солгу тебе, сказав, что в моей жизни не было ничего, кроме стремления к знаниям. Но даже если бы это было так и все, что я написала, было лишь грезами слабого разума, я не жалела бы об этом. Ни о том, что написала в хронике, ни о том, что прочитала ее. Слово за словом, предложение за предложением. Я хочу запомнить ее на всю жизнь.

Она крепко и успокаивающе обнимала Роэзию за плечи, и та перестала дрожать.

— София... — простонала она. — София...

— Успокойся! — мягко сказала София и ласково погладила ее руку. — И не злись на меня! Завтра мы снова поговорим!

Роэзия долго стояла не шевелясь, так что София решила, что она не расслышала ее последних слов. Но потом по ее телу пробежала дрожь. Не глядя на Софию, она отпрянула от нее в сторону, туда, где она не могла ее достать.

— Я буду... молиться, — тихо сказала она, опустив голову. — Вы проводите меня в крипту?

София удивленно вскинула брови. Она не ожидала услышать ни этой просьбы, ни этого мягкого голоса.

Она попыталась заглянуть в глаза Роэзии, но та избегала ее взгляда, будто в комнате находилась ее тень, а сама она уже давно ушла.

— Как хочешь, — растерянно согласилась София.

Еще более странными были слова, которые произнесла Роэзия затем.

— Вы с кем-нибудь говорили о маленькой комнатке за криптой, прямо под алтарем? Вы упомянули ее, рассказывая о том дне, когда прощались с мертвой Изамбур.

По крайней мере, голос звучал снова трезво, а не заговорщицки тихо. Роэзия овладела собой, и ее лицо приняло прежнее выражение, только одна прядка волос выбилась из-под покрывала.

Софии захотелось снова поднять руку и заправить прядку. Но как только она собралась сделать это, Роэзия вся сжалась, и София передумала.

— Об этой маленькой комнате мы поговорим потом, — сказала София.

Эпилог 1245 год Женский монастырь, город Корбейль

Сестра Иоланта очнулась.

Открыв глаза, она не сразу поняла, где находится. Свет, хотя мягкий и неяркий, ударил ей в глаза. Сквозь шум в голове прорвался чей-то звонкий голос. Подбородок ныл, глотать было больно.

— Что... что произошло? — пробормотала она.

Резкая боль пронзила ее горло. Чувство было такое, будто она проглотила огонь, а голос так ослаб, будто она кричала несколько часов подряд.

«Но я не могла кричать,— вспомнила она. — Роэзия пыталась задушить меня... как остальных... только на этот раз руками, а не веревкой из конопли...»

Она жадно вдохнула воздух и захрипела.

— Тише, — сказал звонкий голосок. —Лежите спокойно! Мы пошли за вами в крипту, и там увидели нечно ужасное. Сам Бог направлял нас, и мы успели вовремя и освободили вас от Роэзии. Ее несчастной душой завладел дьявол. Пришел епископ, чтобы изгнать его.

Иоланта села и потерла виски. На короткое мгновение шум усилился, а потом постепенно затих.