Убийственная красавица

— Ну, это уж совсем глупо, перестань думать о всякой ерунде. — Конечно, во Флориде, где же еще? Не вывезли же ее из штата? И теперь держат в камере, чтобы продать в белое рабство? Она видела это в какой-то передаче: как девушек похищают и продают для занятий проституцией, и они вынуждены работать годами, пока их не отпустят, хотя еще чаще их же сутенеры их и убивают. Но это, как правило, бедные девушки из отсталых стран, а не избалованные американские подростки. Что же до сексуальной торговли в Америке, то, кажется, от этого страдают главным образом дети, а она уже старовата, чтобы сниматься в детской порнографии. Хотя она же натыкалась на эти отвратительные сайты — пока их не заблокировали родители, — где были целые кучи фотографий, на которых молодых женщин вроде нее связывали, затыкали им рот кляпом, хлестали кнутом, тыкали в них электропогонялками для скота. В Интернете, кажется, есть всевозможные сайты для всех существующих в мире пороков и извращений, можно даже найти фильмы с реальными убийствами. Может, она получила новую главную роль?

— О господи, о господи!

Не дури. Успокойся. Что ты делаешь? Ты же вся изведешься. Какая порнуха? Какое рабство? Это всего лишь горстка придурков, которые окончательно одурели. Это их ревность, ограниченность и злость на то, что ты отказываешься им поддаваться. Просто они хотят узнать, что ты собой представляешь. Это такой обряд, посвящение, которое ты должна пройти, чтобы тебя приняли в клуб.

Хотя больше она не желает иметь с этими идиотами ничего общего. Как только она отсюда выйдет, как только вернется домой, то первым делом скажет матери, что готова вернуться в Рочестер. Даже если это сон — а она все еще на это надеется, — то значение его совершенно определенно: настало время уезжать из Торранса, они злоупотребили его гостеприимством, так что пора обрубить концы и бежать отсюда.

— Господи, сделай так, чтобы я проснулась, — прошептала она.

Она вернулась на койку. Снова закрыла глаза, но ложиться не стала. Думай о приятном, говорила она себе. Думай о купальнике-бикини, который ты видела в магазинчике на Саут-бич, о черном бикини с крошечными голубыми бантиками. Мать сказала, что он слишком дорогой, но ты же слышала, как она попросила продавщицу отложить его, сказав, что вернется за ним попозже. Может, она хочет сделать тебе сюрприз и подарить его на день рождения, первого июля, а в Канаде первое июля — день не менее знаменательный, чем Четвертое июля в Америке.

Меган решила, что ей нравится Канада, хотя нельзя сказать, что она там много где побывала. Только в Торонто, который она полюбила, потому что это очень красивый город и там столько всего интересного — Си-Эн Тауэр, Научный центр, театральный район. И все это — всего лишь на противоположном берегу озера, на котором расположен Рочестер.

Буквально в прошлом году, в воскресенье утром, они переправились туда на пароме, днем посмотрели на динозавров в Королевском музее Онтарио, съели вкуснейший обед в ресторане «Сотто-Сотто», где часто обедают знаменитости — они видели там Кифер Сазерленд вместе с Итоном Хоком, и Кифер оказалась гораздо красивее Итона, который был слишком тощим и как будто плохо промытым, — потом насладились последней версией «Отверженных» и на следующий день, опять на пароме, вернулись в Рочестер. Все было так здорово до тех пор, пока отец не познакомился в чате с этой грудастой Кэрри Фрэнклин и не уговорил Сэнди с семьей переехать во Флориду. Если бы только можно было оказаться сейчас на том пароме, думала Меган. Если бы только можно было к чертям собачьим удрать отсюда.

Где она?

У нее заурчало в желудке. Сколько прошло времени с тех пор, как она ела в последний раз?

— Ребята, я есть хочу, — крикнула она. — По-моему, шутка слишком затянулась, вам так не кажется?

Никто не ответил.

И как бы Меган ни крепилась и ни упрямилась, она уткнулась головой в койку и расплакалась.

33

— Ради бога, перестань хлюпать носом, — сердито говорил Джон, изо всех сил сдерживая остатки своего гнева. В конце концов, это же он потерпевшая сторона, а не его жена. Не он напился до — ему бы очень хотелось сказать «до одурения» — до истерики. Не он опозорил их перед людьми, растрепав об их маленькой грязной тайне — хорошо, о его маленькой грязной тайне, хотя это давным-давно ни для кого не тайна — в самом людном городском ресторане. Не его тошнило в машине по дороге домой, потом стошнило снова, едва они перешагнули через порог. Разве не пришлось ему за ней убирать? Не пришлось прикусить язык, чтобы не поддаться на провокацию, когда она обозвала его ублюдком, изменником, жирным боровом? Разве он не удержался от искушения пнуть ногой телевизор, когда она включила его на полную громкость, едва ли не на четвереньках добравшись до спальни? Просто эталон выдержки, черт побери, думал он, расхаживая взад-вперед перед кроватью.

— Ты можешь сказать, почему ты плачешь? — заорал он, пытаясь перекричать рев телевизора.