Убийственная осень

— Это полезно при месячных — матка быстрее раскрывается, — я видела в каком-то журнале комплекс упражнений. Вот и решила, что сделаю хотя бы «березку».

— По-твоему, это березка?

— А что ж еще?

— Это дуб. Кривой старый трухлявый дуб.

— Иди ты! — Васса со смехом запустила в Овчарку Акуниным.

— Я не виновата, что у тебя ноги не разгибаются, — отозвалась Овчарка, поймав книжку, — стало быть, тебе полегчало.

— Точно. Я стащила из твоей походной аптечки таблетку ношпы. Извини, что рылась в твоей сумке.

— Ерунда. У меня все равно там ничего компрометирующего нет.

Овчарка улеглась на свою койку и стала демонстрировать подруге, как правильно делают «березку».

— Вот я тебе расскажу интересную историю, — сказала Овчарка, задрав ноги, — стоило мне на семь километров от поселка отъехать, как меня чуть не убили.

— Вечно ты преувеличиваешь.

— Не в этот раз. — И Овчарка рассказала Вассе про фуникулер. Потом она перевернулась на бок и добавила: — И там опять был этот чертов спасатель!

— Это тот, которому ты нравишься?

— Черт, да не нравлюсь я ему, с чего ты взяла.

— С того, что, когда я права, ты начинаешь чертыхаться.

— Черт бы тебя побрал, Васса!

— Вот, опять. Я тебе знаешь что скажу: ты на восемьдесят процентов ребенок, и он такой же, как мне кажется. Вот вы с ним как в детстве: нравится девочка — дерну ее за косичку. Мальчик понравился — засвечу ему в глаз камешком. А в общем мне эта женщина в белом уже начинает надоедать.

— Мне тоже.

— Но в одном она права была.

— В чем, может, скажешь?

— Ты с отцом оказалась вместе на фуникулере и помирилась.

— Я с ним не мирилась. Я просто сказала ему «спасибо», и все.

Васса в ответ только плечами пожала.

— Кстати, я поговорила с отцом и с этой пигалицей о Шуре Каретной. Они, конечно, убить ее не могли. А Шура, кстати, экс-супруга брата моего фазера, и был этот брат очень невезучим однолюбом.

— Что-что? — удивилась Васса.

Овчарка принялась рассказывать. Потом она сказала Вассе:

— Я когда слезла с проклятого этого фуникулера, да как узнала, что меня угробить пытались, так и подумала — пойду вещи соберу да первым же катером отсюда смотаюсь. Но теперь думаю, нет уж. Этого-то ей и надо. Хрена ей лысого. Найду ее. Я, конечно, трусиха, но не такая, чтобы с острова мотать. Посмотрим, кто кого пересилит. Если она меня хочет убрать, то я по правильной дорожке иду, вот я как думаю.

Однако Васса встревожилась не на шутку.

— Слушай, — сказала она, — Шуру уже не воскресить. Менты нам тут не помощники. А эта баба, похоже, серьезно настроена. Я твоей маме пообещала, что тебя привезу обратно здоровой и в твердой памяти. Так что уехать — это будет лучше всего.

— Еще чего! Никуда я не поеду. Не доставлю этой суке в белом такого удовольствия, так и знай! Поймаю, рожу набью и за волосы приволоку в ментовку!

Васса поглядела на Овчарку и поняла, что разговор об отъезде и продолжать не стоит. У нее перед глазами встала картина из прошлого — маленькую Овчарку, чумазую и зареванную, мать тащит домой с футбольной площадки во дворе, а Овчарка воет, лягается и обзывает мать дурой. Бедная мама перед тем около двух часов кричала дочери из окна, чтобы она шла обедать. Сперва Овчарка отвечала матери «еще минуточку», а потом заигралась и вовсе стала игнорировать ее призывы. Мать разозлилась, и все кончилось тем, что Овчарку силой повели домой. Обеспокоенная Васса бежала сзади. Теперь Овчарка поглядела на Вассу так же, как смотрела на свою мать два дня подряд после насильственного привода домой. Стало ясно — она уперлась, как осел.

— Тогда я теперь всюду с тобой буду ходить, — сказала Васса, — одну скорее убьют, чем двоих.

В этот день старушка хозяйка затеяла большую стирку. Она развесила в палисаднике сушиться два комплекта постельного белья, должно быть оставшиеся от прежних постояльцев. Васса попросила старушку оставить для них немного горячей воды.

— Не знаю, как ты, — сказала Васса, — а я пошла стирать трусы. Я больше в грязных ходить не могу. Я уже два дня их не меняла.

— Подумаешь, два дня! — сказала Овчарка. — Менять их каждый день — экое буржуйство! А вообще-то пойду и я простирну свои, а то вдруг придет мой поклонник-спасатель, а от меня воняет.

И они пошли и постирали свое белье в палисаднике на солнышке. Облезлый таз они поставили на лавочку, чтобы было удобней. Старухины пододеяльники на ветру надувались, как паруса, и хлопали.

— Поскольку отца и пигалицу я исключила, кто остается? Отец Панкратий и его баба в платке… — говорила Овчарка, выкручивая белье.

— И еще та женщина с вытравленными волосами.

— Точно. Слушай, может, пусть все сушится дома? А то какой-нибудь алкаш из местных их сворует, мои столичные трусики, и загонит за пол-литру.

— Не валяй дурака.

— Я и не валяю. Ты плохо знаешь, как живут в глубинке.

Белье они все равно вечером забрали домой, потому что пошел дождь, и развесили его по спинкам стульев. Однако в доме было так холодно и влажно, что трусы сохли три дня, и то, когда подруги их надевали, они были чуть-чуть мокрыми.