Убийственная связь

Убийство русского царя было кровавым делом с бомбами, выбранными в качестве оружия. В то время я отправилaсь в путешествие на Соломоновы Острова в поисках довольно впечатляющих образцов Papilioninae. Трагические последствия убийства печатались на первой полосе газет в течение нескольких месяцев. Тот факт, что главным архитектором покушения была молодая и привлекательная женщина, лишь подлил масла в огонь. Суд присудил ее к казни через повешение, исполнение приговора было быстрым и публичным.

— Это были анархисты? — спросил Стокер, с признательностью вгрызаясь в грушу. — Я думал, что они русские реформисты.

Эдди махнул рукой в изящном жесте отклонения.

— Реформисты, революционеры, анархисты. Все они вырезаны из одной ткани, не так ли? Они разрушат наш мир и построят свой, лучший.

— Ну, у нас был шанс, — указал Стокер. — Возможно, эти люди могли бы сделать лучшую работу.

Принц уронил яблоко из ослабевших пальцев.

— Вы симпатизируете этим дьяволам, Темплтон-Вейн?

— Нет, — решительно отмел предположение Стокер. — Засвидетельствовал это с близкого расстояния. Так что не являюсь сторонником насилия ради достижении целей. Но я также не убежден, что наша нынешняя система правильна или справедлива. Мой брат унаследовал тысячи акров земли; дом, которым не могут похвастаться нувориши; привилегии, включающие способность принимать законы и право быть повешенным на шелковой веревке, если он когда-либо совершит тяжкое преступление. И почему? Он более способен, чем кто-либо из других братьев? Чем могла бы быть его сестра? Нет. Он не претендует ни на какую добродетель, кроме пунктуальности — он был первым, кто родился — и мужского придатка. Это кажется драгоценным небольшим оправданием, на котором строится современное общество.

Эдди откусил яблоко и медленно кивнул.

— Я понимаю, о чем вы говорите, Темплтон-Вейн. Знаете, моя тетя Вики родилась первой. Она совсем непохожа на папу. Острая, как булавка, умная и красноречивая. Она способна понять идею, прежде чем папа успеет открыть книгу. Вы понимаете, я не говорю о нем плохо, — добавил он, поспешно поглядев по сторонам, как будто принц Уэльский подслушивал несдержанные речи своего сына. — Но я знаю, что она была любимым ребенком дедушки, его старшим. Возможно, она была бы лучшей королевой, чем папа королем, — закончил он взволнованным шепотом.

Это была явно смелая линия разговора для него. Он повернулся ко мне, глядя с любопытством.      

— Конечно, люди могут сказать то же самое о нас, — размышлял он. — Вы — старшая, и в глазах некоторых людей у вас больше прав на трон.

— Я не хочу трон, — твердо сказалa я ему. — Я последний человек, который оценил бы корону.

Он раздробил пальцами булочку на части, роняя крошки на пол.

— Могу я рассказать вам очень большой секрет? Я чувствую, что могу.

Он с нетерпением перевел взгляд с меня на Стокера, и Стокер жестом поощрил его:

— Это чрезвычайные обстоятельства.

На лице Эдди отразилось искреннее облегчение.

— Да, вы тоже это чувствуете, не так ли? Здесь можно что угодно сказать и все понять. Это совершенно отдельноe от внешнего мира, самое нереальное место. — На мгновение он замолчал, спрессовывая крошки  вместе. — Иногда я боюсь всего того, что мне предстоит.

— Так и должно быть, — сказала я.

Он с некоторым удивлением вскинул голову.

— Вы так думаете?

— Да. Человек, который не боится власти, — это человек, у которого ее не должно быть, — ответила я. — Власть — большая ответственность. На мой взгляд, слишком большая для одного человека. Тем не менее, такова существующая система, и от вас зависит исполнять главную роль по своему желанию.

— Но какой она будет? — тихо спросил он.

— Что вы любите? — вставил Стокер.

Эдди надолго задумался.

— Я люблю лошадей. Oчень люблю поло. — Он подумал еще немного. — Мне нравится Аликс Гессенская, моя кузина, — добавил он, покраснев. — Она прекрасная девушка, какой и должна быть королева.

- Очень мило, - сказала я ободряюще. - А политика? Какие изменения вы хотели бы видеть в мире?

Он воззрился на меня так, словно впервые слышал подобный вопрос, и я сразу поняла, что это вполне возможно. Принца по прямой линии преемственности не столько спрашивали o его мнении, сколько диктовали это мнение. Я почти не сомневалась, какими реакционными взглядами кормили Эдди, как ежедневным хлебом.

К моему вечному изумлению, он зaговорил с внезапной властностью:

— Я хотел бы видеть Ирландию свободной.

Стокер уронил грушу.

— Вы поддерживаете гомруль?[15]

— Да, — сказал Эдди с еще большей убежденностью. — Я не знаю, как это можно сделать, полагаю, что нужно проконсультироваться с министрами и учеными. Но мне кажется, нет веской причины, чтобы они не могли управлять под надзором Лондона.

Я подавила улыбку. Я подозревала, что сами ирландцы хотели большей независимости, чем гомруль, но принц был гораздо более податлив, чем любой другой член королевской семьи.