Убийственное лето

Он приехал в своем стареньком «пежо». Фарральдо не видел его много лет. Лебаллек проговорил: «Звук пилы я и так слышу круглый год. Пойдем куда-нибудь выпить». И они отправились в кафе на площади. Лебаллек сказал: «Я и не знал, что эта Элиана замужем. Мне она назвалась Жанной. А снимая квартиру у шурина, представилась учительницей». Потом он ядовито усмехнулся и добавил: «Ну и дурак же я», словно Фарральдо не надо было ничего объяснять. «А она и правда красивая». Фарральдо сказал, что он выглядел сбитым с толку, но никак не объяснил свое состояние.

Они вспомнили ноябрь 1955 года, когда Лебаллек и его шурин повезли к нам механическое пианино. Лебаллек сказал: «Вы, может, не знаете, это было так давно, но мой шурин Туре иногда помогал мне. Он уже тогда занимался скупкой недвижимости, но собственной конторы еще не было, и он никогда не отказывался подработать». Фарральдо спросил его: «Кто тот итальянец, о котором она спрашивает?». Лебаллек ответил: «Один тип по имени Фьеро. Мой шурин потом нашел ему место управляющего баром в Марселе. Года через два или три. Но это не принесло тому счастья. Он был, видимо, связан с уголовным миром, и в 1962 году его убили в баре двумя пулями в голову».

Фарральдо спросил тогда: «Почему Эна, ну Элиана, приехав из Аррама, из-за перевала, так интересуется им?». Лебаллек понятия не имел. Она ему ничего не сказала. Он видел ее три раза, но она ни о чем не спрашивала. Именно этого он и не понимал. Только сказал: «Послушайте, Фарральдо, это точно, пианино к Монтечари 21 ноября привез я. Я хорошо это помню. Но Фьеро тогда не было, хотя он и ехал с нами в субботу 19-го, это так. Теперь я могу признаться вам: когда 19-го грузовик отправился в Аррам, ни меня, ни шурина в нем не было».

Вот какие дела.

Уж не пойму, как только я не вскочил тогда со стула и не заорал. Эти слова, наверно, подействовали на меня так же, как и на Эну, когда она узнала правду. Я еще цеплялся за мысль, что это все ложь, что Лебаллек врет. Фарральдо молчал, напуганный. Как можно натуральней я попросил: «Продолжайте, продолжайте…».

Итак, в субботу 19 ноября 1955 года Лебаллек должен был осмотреть ту самую лесопилку, которую купил несколько месяцев спустя, и договориться о платежах. Хозяином его тогда был Фарральдо-старший, очень суровый со своими работниками, куда суровее, чем тот, что сидел тут напротив меня. Лебаллек не смел рассказать о своих планах. И за определенную мзду поручил перевозку Фьеро, который был свободен, и другому шоферу – высокому, коротко стриженному, по имени Памье, уехавшему потом в Авиньон.

Они договорились, что вернут грузовик в субботу вечером, но вернулись в воскресенье вместе с еще одним парнем, неместным, лет двадцати, которого подобрали по дороге. Лебаллек даже помнил его имя – Ристоллан. Фьеро и Памье утверждали, что едва не застряли в снегу, пришлось ехать назад. Но тот, Ристоллан, которому было наплевать на заботы Лебаллека, заметил: «А мы, однако, недурно покутили. Даже отлично…».

Механическое пианино доставили к нам не они. Это сделал Лебаллек вместе с Туре в понедельник 21-го в конце дня. Мой отец угостил их тогда на кухне винцом. Я тоже был там, но, даже напрягаясь, не могу ничего вспомнить. Мне было десять лет. Жизнь тогда казалась сказкой. И, как ветерок на воде, не оставляла следов.

13

Я мчался в Марсель, не замечая дороги. Кажется, через Драгиньян. Не помню. Я хотел лишь одного – скорее быть в палате, до того как Фарральдо прочтет о преступлении в Дине и обратится в жандармерию. Поступить иначе он не мог, несмотря на все, что его связывало с нашей семьей.

Мне пришлось, однако, остановиться и заправить машину. На столе заправщика, когда он считал мне сдачу, я увидел газету «Нис-Матэн». И отвернулся, чтобы не видеть беззаботных лиц Лебаллека и его шурина. Заправщик сказал: «Вот еще двое не будут больше платить налоги». И засмеялся. Он проводил меня до машины и протер ветровое стекло. Заметив рядом со мной плюшевого медведя, опять засмеялся и сказал: «Нужно пристегнуть его ремнем. Таков закон».

Меня снова мучила жажда, я хотел есть и остановился у кафе проглотить что-нибудь. И тут лежала газета с лицами обоих. Хозяйка обсуждала эту историю со служанкой, раскладывавшей приборы к обеду. И я уехал, забыв про бутерброд.

Как доехал до Марселя, тоже не помню. Я все еще цеплялся за мысль, что Лебаллек солгал. Затем помню себя с медвежонком под мышкой в больничной приемной. Пришла мадам Фельдман и сказала: «Мы не можем вас пропустить сейчас к жене. Приходите завтра. В три».