Убийство арабских ночей

Часть первая ИРЛАНДЕЦ И АРАБСКИЕ НОЧИ Показания инспектора-детектива Джона Каррузерса

Глава 1 ИСЧЕЗНУВШИЕ БАКЕНБАРДЫ

Первым источником ощущения, будто что-то не так, стал сержант Хоскинс — необходимо учитывать, что он был при исполнении обязанностей, — но и тогда трудно было увидеть в этой истории нечто большее, чем прогулки лунатика по стенке. Тем более, пусть даже нам доводилось сталкиваться со случаями необузданного веселья на Уэйн-стрит, когда обладатели белых галстуков дебоширили всю ночь, преступники, я уверен, редко носят длинные светлые бакенбарды.

Я встретил Хоскинса точно в четверть двенадцатого в ночь на пятницу, 14 июня. Я засиделся в участке, но мне было еще чем заниматься; так что я вышел за кофе и сандвичем в кафе на Пантон-стрит, после чего собирался вернуться к работе. Когда я, решив пройтись, вышел на Хаймаркет, то чуть не налетел на Хоскинса. Он представлял собой этакий старомодный тип полицейского: грузный и величественный, с наполеоновскими усиками, и я никогда не видел его в таком возбужденном состоянии. Он тяжело дышал; натолкнувшись на меня в темноте, он только и смог вымолвить: «Там!»

— Сэр, — придя немного в себя, сказал Хоскинс, — я сталкивался с тем, что называется розыгрышами, двадцать пять лет, но такого я еще не видел. Да и таких длинных светлых бакенбардов, пусть даже они и были накладными, тоже. Они были вот досюда! — возмущенно выкрикнул Хоскинс, тыкая пальцем себе в шею. — И вот это! — Я увидел над воротником длинные и глубокие следы от ногтей. — Вы знаете музей Уэйда, сэр? На Кливленд-роу?

Как и многие, я слышал о музее Уэйда. И постоянно прикидывал, что надо бы зайти в него, хотя так и не собрался. Наше отделение получило строгий приказ присматривать за ним — не только за самим музеем, но и за кварталами, где живут высокопоставленные лица. Я предполагаю, вы должны были слышать о старом Джеффри Уэйде, хотя бы как о владельце значительного банковского счета. Тем не менее даже наличие оного не могло удовлетворить его. Хотя я никогда не сталкивался с ним, его описывали как человека вспыльчивого, эксцентричного и как «самого большого шоумена в мире». Кроме того, я знал, что он владеет кое-какой собственностью в районе Сент-Джеймсского парка, включая дома на Пэлл-Мэлл.

Лет десять назад он основал небольшой частный музей (открытый для посетителей) и сам стал его куратором. Насколько я был осведомлен, в нем он собрал коллекции азиатского или, точнее, восточного искусства, хотя припоминаю, что несколько лет назад читал статью, в которой говорилось, что в музее Уэйда имеются также великолепные образцы ранних английских карет; по убеждению старика, в музее должна была быть всякая всячина. Музей располагался на Кливленд-роу, по другую сторону площади от Сент-Джеймсского дворца. Но он тянулся до восточного конца улицы, где его окружали мрачноватые скверики и здания, брошенные, казалось, еще в восемнадцатом веке. Даже днем это соседство не радовало глаз — тут вовсю гуляло эхо, ну а ночью в этих местах в голову могло прийти все, что угодно.

Так что, когда Хоскинс упомянул музей, я заинтересовался. Я сказал, чтобы он перестал изрыгать серный дым и доложил, что случилось.

— Я делал обход, — подтянувшись, сказал Хоскинс, — и шел по Кливленд-роу в западную сторону. Время, сэр, было около одиннадцати. Направлялся я по маршруту к той точке на Пэлл-Мэлл, где должен был миновать констебля. Я прошел мимо музея Уэйда. Вы видели его, сэр?

Мне и впрямь доводилось проходить мимо него несколько раз, и в памяти всплыло двухэтажное каменное строение, выходящее фасадом на улицу, обнесенное с обеих сторон узкими высокими стенками. Кроме того, у дома были массивные бронзовые двери, по фризу которых шла то ли арабская, то ли какая-то другая надпись: она-то и заставляла обратить внимание на здание. И я, и Хоскинс проезжали мимо него, когда несли конное патрулирование; боюсь, что после того дежурства я уже долго не смогу ездить верхом.

— Вот я и решил про себя, — хриплым конфиденциальным голосом продолжал Хоскинс, — решил про себя проверить двери и убедиться, что Бартон ничего не упустил. Так вот, сэр, двери были плотно заперты; я осветил их фонариком, ни о чем таком не думая, посветил наверх… — Он остановился. — Потом повернулся, и я не мог ошибиться, сэр. Потому что он сидел наверху на стене. Высокий, худой пожилой человек в цилиндре и во фраке. И у него были длинные светлые бакенбарды.

Я внимательно посмотрел на Хоскинса. Я не знал, то ли мне смеяться, то ли браться за дело; не знай я его достаточно хорошо, мог бы поклясться, что тут какое-то недоразумение. Но он был до ужаса серьезен.

— Да, сэр, именно это я и хочу сказать! Сидел на стене. Я направил на него фонарик; естественно, я был слегка ошеломлен — в его-то годы, да еще в этом мятом, сбитом набок цилиндре, словно… но я окликнул его: «Эй! Кто вы и что вы там делаете?» Затем я быстро взглянул на него и вынужден признать…