Убийство часового (дневник гражданина)

Пробиваемся с боями к основным силам. Воссоединившись, проделываем в третий раз боевой путь, уже привычно разрывая кордоны милиции. Ненадолго задержавшись перед ОМОНом («Ну, на этот раз дело серьезное!», «Их нужно брать с ходу, чтоб не успели воспользоваться дубинками!», «Главное — держать цепи…», «Не разрывайте цепи!»), мы в отчаянной атаке вклиниваемся в ОМОН. Неожиданно наша скорость, решимость и отчаянность таковы, что мы сминаем и ОМОН. Некоторое замешательство между автомобилями, ибо проходы пробуют защищать их герои, но народ нахлынул в таком количестве, что ясно: раздавят их, вне зависимости от того, скольким из нас они успеют раскроить черепа… Они отказываются от борьбы — прячутся в автомобили, прижимаются к стенам, выливаются в боковые улицы… Мы грозно скандируем: «ДО/РО/ГУ! ДО/РО/ГУ! ДО/РО/ГУ!» Просачиваемся меж «автозэков» и катим волной к Пушкинской.

Там вдали за рекой
. . . . . . . . . . .
Засверкали штыки —
Это белогвардейские цепи…—

почему-то приходит мне на память, когда мы видим ИХ. В полусотне метров от площади Пушкина за стальными щитами-корытами предстают пред нами спецпарни министерства внутренних дел. Переодетые в тулупы и милицейские шапки, с дубинками в руках.

В голову нашего войска пробрался человек с мегафоном. «Товарищи офицеры, — хрипит мегафон, — и депутаты… Просьба пройти вперед, в голову колонны». Видно, как продвигаются в очень плотной нашей среде офицеры и депутаты. «Знамена — вперед!» — продолжает распоряжаться мегафон. Красные, андреевские, черно-желто-золотые знамена плывут над нами.

«Почему остановились?» — волнуемся мы. «Хотят вести переговоры…», «Чтоб избежать столкновения…», «Чтобы нам дали дорогу», «Пройти на Манежную, возложить венки и провести митинг». «Зря стоим… — бормочет рыжий мужик впереди. — Они сейчас подбросят свежие силы, передислоцируются. Нужно атаковать, пока есть напор и противник деморализован…» Он все время оставался в поле моего зрения, этот мужик лет пятидесяти. Он из первого отряда. Из тех натуральных первых рядовых смельчаков, которые сами, без команды и вопреки приказу, полезли на самосвалы. Прошли от площади до площади с боями.

Время идет. Мы стоим. Недовольных стоянием все больше. Мужики ворчат, как в лермонтовском «Бородине», «не смеют, что ли, командиры чужие изорвать мундиры о русские штыки…». Ясно, что мы теряем, французы сказали бы, моментум. Перевод тут не нужен. Мы теряем несущую скорость, внезапность, психологический победный перевес, лихость налета. Такие вот именно «моментумы» подъема позволили нашим отцам взять Вену, Берлин, Бухарест, Будапешт и другие вражьи столицы. Я рассматриваю свои руки. На них ссадины. Грязь под ногтями. Рукав бушлата в глине, пола — в цементе. Чернорабочий Тверской. Оглядываюсь. Сзади — насколько видит глаз — море голов, знамена, флаги.

Некоторые окна открыты. Из десятков окон свисают наши флаги. Эти за нас. Большинство же окон глухи, и шторы задернуты. Тверскую населяет бывшая советская номенклатура. Перевернув пиджаки, большинство их сделались демократами.