Убийство – дело житейское

Урманов с энтузиазмом взялся за это дело не только по соображениям чистого альтруизма. Он искренне считал, что инсинуации в адрес Эвелины Родионовны рикошетом бьют и по его семье. Исмаил рассуждал логично: в городе все знали, что Пазевская была очень близка с Джамилей и та прислушивалась к профессиональным советам подруги. Миля с гордостью трубила на каждом углу, что под ее руководством их сын Мурад станет высококлассным специалистом. Теперь парень приехал, только начинает свою педагогическую деятельность, и от ошибок не застрахован. В создавшейся ситуации любой его профессиональный промах может быть истолкован недоброжелателями их семьи не как проявление юношеской незрелости, а как сознательное вредительство, осуществляемое в соответствии с порочной идеологией, усвоенной им в классе своего неблагонадежного и социально опасного преподавателя.

Исмаил успешно провел работу по реабилитации Эвелины Родионовны в высших эшелонах власти. Окончательно обелить имя Пазевской взялась сама Азарханова. К этому делу она приступила с энергией, достойной восхищения, так как была полностью удовлетворена тем, как развиваются события. Как ни странно, но Джамилю необыкновенно вдохновлял тот факт, что добила она подругу чужими руками. Миля прекрасно рассчитала оптимальное время для нападения. Она нанесла удар тогда, когда физические и душевные силы Лины были подорваны не только бесконечной чередой несчастий, свалившихся ей на голову, но и проблемами со здоровьем, неизбежно возникающими у женщин, перешагнувшими пятидесятилетний возрастной порог. В итоге, покончить с Пазевской оказалось настолько легко, что у Джамили возникло ощущение, будто само провидение взялось помогать ей в этом деле. И вот теперь, когда Лина находилась на пороге лучшего мира, Азарханова надумала превратить погребальный костер, на котором она так ловко сожгла доброе имя подруги, в вечный памятный огонь. Ей показалось, что из его искр она сумеет соорудить великолепный нимб для собственного отпрыска. Достаточно было объявить Эвелину Родионовну гениальным педагогом, ставшим жертвой несправедливых гонений, а Урманова – единственным из ее воспитанников, сумевшим в полной мере воспринять и усвоить традиции советской пианистической школы. После этого все почести, предназначавшиеся окруженной мученическим ореолом Пазевской, автоматически унаследует Мурад, как самым одаренный из ее учеников.

Азарханова справилась с поставленной задачей блестяще. На собрание в актовый зал училища она пригласила местную интеллигенцию, корреспондентов центральных газет, представителей горкома, обкома и профсоюзных организаций. Джамиля разразилась блистательным панегириком в адрес Пазевской, гневно обвинила в инсинуациях тех, кто писал на нее кляузы, а потом предупредила доносчиц, что впредь никто и никогда не будет рассматривать их жалобы. После сборища, закончившегося здравицей в честь умирающей, Миля пригласила клеветниц, заклейменных общественным мнением к себе в кабинет. Там она и сообщила перепуганным женщинам, затеявшим эту склоку под ее личным нажимом, об ожидающем их счастье: отныне их чада станут постигать тонкости пианизма в классе лучшего выпускника Эвелины Родионовны, а ныне студента Института Культуры, Урманова Мурада Исмаиловича. Умолчала Миля только об одной детали: ее отпрыск, использовав льготы, предоставляемые тем, кто отслужил в армии, поступил туда учиться по специальности «клубное дело», что к искусству игры на фортепиано не имело ни малейшего отношения.

А в это время насмерть перепуганная Таня плакала у постели бредившей матери, которая периодически разражалась тихим смехом, переходящим в горькие слезы. Эвелина горела, как в огне: шли четвертые сутки второго цикла ядотерапии по-тайски.

6

Отравленный мозг Эвелины проделывал с ней удивительные трюки – он складывал в пеструю, подчас совершенно нелепую мозаику ее впечатления от природы, произведений искусства, жизни. Все, что когда-то тревожило и восхищало, пугало и отталкивало ее тонко организованную, артистическую натуру, проходило перед ее глазами то в причудливо-пленительной, то в откровенно несуразной форме.

На этот раз Лина видела себя юной красавицей, гуляющей по прекрасному саду. Жаркий воздух был напоен запахами лавровых деревьев и цветущих магнолий. Под теплым ветерком тихо шелестели изумрудные листья эвкалиптов и едва покачивались ветви высоких, почти черных кипарисов. Эвелина стояла на площадке, в центре сада, откуда расходились в разные стороны три дорожки, посыпанные красным песком. Одна вела к замку, расположенному на горе, другая к искусственному озеру с пресной водой, а третья спускалась к океану.

Неожиданно на дорожке, ведущей из дворца, появилась стайка девушек, одетых в белые хитоны и легкие сандалии. Лина оглядела свой наряд и увидела, что он гораздо богаче и живописнее, чем у них: ее хитон – алый, с золотым шитьем, украшенный рубинами, сверкал, как солнце на закате.