Первым делом нужно было избавиться от трупа под входной дверью. Удачным образом тело Джеффа упало на небольшой восточный ковер, постеленный в прихожей. В него труп и закатали, а затем затащили в жилую комнату, проволокли мимо обеденного стола и прислонили к стоящему в глубине дивану.
Квартира общей площадью около 80 квадратных метров представляла собой просторную студию практически без внутренних стен — полностью выгорожена была только ванная комната справа от входной двери. За ванной вдоль правой стены была оборудована кухонная зона, а большой обеденный стол посередине помещения, по сути, отделял кухню от гостиной. Спальня была отгорожена ширмой и располагалась в глубине квартиры, за гостиной. Диван стоял по-за столом в паре метров от него и служил еще одной импровизированной границей гостиной. Прислоненный к дивану труп Джеффа прекрасно просматривался и от входной двери, и отовсюду из кухни-столовой и гостиной. Торчащие из свернутого в рулон узкого ковра ноги были дополнительно обернуты грязно-белым вязаным шерстяным пледом.
Крови с пола вытирать пришлось немерено. Все тряпичные и бумажные полотенца кончились, а два комплекта следов — одни от босых ног, другие от обутых — так до конца устранить и не удалось, поскольку кровь успела въесться в паркет. Наручные часы и флотский перстень с тела Джеффа сняли и выбросили в мусорный пакет с затяжками вслед за окровавленной футболкой
Джон Хэкетт долго ждал Джеффа в «Веселых девяностых», удивляясь, куда тот запропастился, а в три часа ночи отправился к нему на квартиру. Будучи абсолютно не в курсе, что Эндрю гостит у Дэвида Мэдсона, позвонить туда сразу он не догадался. Проснувшись в восемь утра и убедившись, что Джефф домой так и не вернулся, Джон принялся обзванивать больницы и полицейские участки. Звонил он и Джеффу по рабочему телефону — там трубку не снимали. Весь понедельник Джон также пытался дозвониться Джерри Дэвису, ближайшему другу Джеффа по работе в
В полиции Блумингтона исчезновением Джеффа ничуть не заинтересовались и сказали Джону, чтобы связывался с родителями пропавшего, если знает их телефон, а если нет, то должно пройти семьдесят два часа с момента исчезновения человека, прежде чем они имеют право принять заявление. «Еще они мне сказали по-дружески, что Джефф — взрослый парень, ему двадцать восемь лет, и он имеет право делать что хочет и пропадать где заблагорассудится». Джон Хэкетт точно знал, что Джефф, как и он сам, не рассказывал родителям о том, что он гей, а потому звонить Трэйлам ему было неловко.
Бóльшую часть понедельника Джон провел на занятиях в университете и домой к Джеффу вернулся лишь около восьми часов вечера. «Всё было по-прежнему, точно так, как я оставил уходя, даже лампа над плитой осталась невыключенной», — рассказывает он. Порывшись в бумагах, Джон нашел банковские реквизиты Джеффа. Прослушав наконец сообщения на автоответчике и услышав приглашение Эндрю, Джон дважды набирал номер Дэвида, но там не ответили ни на первый, ни на второй, очень поздний звонок. Надежды переговорить с Джерри также не оправдались — тот по-прежнему не брал трубку.
Во вторник забеспокоились уже и на работе у Джеффа, а Джону удалось наконец переговорить с Джерри Дэвисом, но тот тоже никаких вестей от Джеффа не получал и находил это весьма странным. Джон продолжил названивать в больницы и в полицию, где нарвался-таки на лобовой встречный вопрос: «А что вы так волнуетесь? Он вам кто, любовник?» «Ну, в общем, да, — ответил Джон. — И его по-прежнему нигде нет. Хочу написать заявление о пропаже без вести». Умолял вмешаться в это дело полицию и Джерри Дэвис, но там им обоим жестко сказали: «Без заявления от семьи делать ничего не имеем права».
В понедельник не вышел на работу и Дэвид Мэдсон, что было особенно странно, если учесть, что на девять утра у него была назначена там важнейшая встреча. Днем Кэтлин Салливан, соседка по этажу, жившая через стену от него, на выходе внизу из лифта нос к носу столкнулась с Дэвидом и Эндрю. «Привет!» — с улыбкой сказала она. Дэвид ответил на приветствие как-то невпопад и, как ей показалось, «с раздражением или недовольством», а Эндрю и вовсе не поздоровался.