– Ты ей вроде понравился, – усмехнулся калмык Валерий, разглядывая волшебных птиц, сверкавших глазурью. – Из такой есть вкуснее.
– Он писатель, ему положено, – сказал чеченец Адам, блеснув зелеными глазами.
Все посмеивались. Серб Драгош прижал к виску два пальца, отдавая Рябинину честь. Каталонец Аурелио снял перед Рябининым несуществующую шляпу.
– Дураки, – произнес немолодой, с небритым лицом ополченец, у которого кромки век под ресницами были в несмываемой угольной пыли. – У Матвевны три недели назад сына убило. С нами воевал. Она ему из дома тарелку принесла, из нее кормила. Три недели этой тарелки не видел, а теперь появилась. Значит, Матвевне полегче стало.
Рябинин ел солдатский борщ, видя, как смотрят на него из окна выцветшие голубые глаза. И возникло странное чувство, что в нем, наряду с его собственной душой, поселилась еще одна. Немолодая горюющая женщина своими голубыми глазами возложила на Рябинина таинственное бремя. Увидела в нем погибшего сына.
Он кончил обед, состоящий из одного-единственного блюда. Подошел к крану с водой и вымыл миску, глядя, как сверкают глазированные райские птицы и волшебные цветы. Вместе с ним этот узор разглядывали другие глаза, таящиеся в глубине его собственных глаз.
Отнес миску к окну:
– Спасибо, Матвевна. Очень вкусно.
– На здоровье, сынок, – слабо кивнула женщина.
Новобранцы потянулись на склад. Зам по тылу Густой выхватывал из пятнистого вороха стираные и неглаженые рубахи и брюки и совал новобранцам.
– Ремень достань сам. Разгрузку – сам. Чепчиков нема. Касок нема. Обувка по ноге. – Он плюхал на пол стоптанные тяжеловесные бутсы.
Рябинин получил комплект обмундирования. На рубахе, у нагрудного кармана, обнаружил аккуратную штопку. Чья-то старательная рука зашила отверстие, пробитое в камуфляже.
– Чего смотришь? – Густой поймал его взгляд. – Пуля два раза в одно место не бьет. Носи заместо бронежилета, целее будешь.
Рябинин унес обмундирование в казарму. Облекался в мятую, пахнущую прачечной рубаху, чувствуя слабое жжение под левым соском.
Еще одна неведомая душа вселилась в него, и теперь он станет приютом для двух незнакомых душ, которые продлят в нем свое оборванное существование.
Новобранцы сменили свое пестрое, разношерстное платье на одинаковую пятнисто-зеленую форму. Слились с другими бойцами, составлявшими костяк батальона.
К ним подошел комбат Козерог в своей пиратской косынке «бандане», с кобурой пистолета. Протягивал руку к одному, другому. Одергивал рубаху, расправлял складку. Этим заботливым командирским прикосновением приобщал новобранцев к военному братству. Соединял их с собой незримой родственной связью.
– Забудьте, как вас звали до сего дня. Выходим на связь по мобильнику или по рации, и никаких имен, только позывные. Украинцы прослушивают все разговоры. Вычислят, где вы и кто. Ты испанец? – Он обратился к Аурелио. – Будешь «Сеньор». Понятно? Ты – «Сеньор».
– «Сеньор», – кивнул Аурелио, ткнув себя в грудь.
– Ты серб? Так и будешь «Серб». «Серб»! «Серб»! Я – «Козерог»! Как слышишь меня? Прием! – Козерог прижал к губам воображаемую рацию.
– Я «Серб»! Хорошо, хорошо! – Драгош, принимая игру, ответил в несуществующую рацию.
– Ты будешь «Бритый». – Козерог легонько коснулся синей щетины Мераба. – А ты кто? Калмык? Так и будешь «Калмык». Хороший позывной, энергичный. – Тебя как зовут? – спросил он чеченца.
– Адам.
– Оставайся «Адам». Тебе позывной сам Господь Бог придумал. Ну, а ты? – Козерог обратился к Рябинину. – Будешь «Рябина». Нечего мудрить. У нас тут много деревьев, целый лес.
Новобранцы теснились на двух кроватях. Комбат дал им новые имена. Так монахам, принявшим постриг, присваивают новое имя. Чтобы в новую жизнь из прежней они не брали ничего – ни имя, ни судьбу.
– Теперь о войне. У вас боевого опыта – ноль. На первых порах будете рядом со мной. Взвод охраны. Стану вас натаскивать постепенно. Фильмы про войну забудьте. Лобовых атак не будет. Война минометов, установок залпового огня, танков. Укры выжигают территорию «Градами». Затем утюжат танками. Потом зачищают пехотой. Главное для нас – зарываться в землю и менять дислокацию. В плен не сдавайтесь. Замучают, как в гестапо. Последнюю пулю себе. Остальному научитесь.
Наставления комбата сопровождались отдаленными глухими ударами, словно падали пустые железные бочки. Звук перекатывался, медленно угасал в толще города.
Рябинин вдруг подумал, что комбат в своей пиратской косынке, с лихой кобурой изложил сейчас краткое содержание его будущей книги. В этой книге будет множество глав, красочных описаний, смерти и подвиги. Но все они будут очерчены этой строгой канвой, ограничены изложенным замыслом. Комбат сам, не зная того, подарил ему сюжет будущей книги.