Убийство. Кто убил Нанну Бирк-Ларсен?

Он отстегнул ремень безопасности, выбрался наружу, встал у закрытых на висячий замок ворот, уставившись на обитое металлическими листами строение, которое ничего не значило в его жизни. Каким-то образом Бирк-Ларсен понимал, зачем Амиру это понадобилось.

Конверт был адресован ему и Пернилле. Внутри лежала маленькая цифровая видеокассета. В чехле оказалась видеокамера. Кассета вставилась легко. Он нашел кнопку «Старт». Нажал ее. И его сердце остановилось.

Холодный день. То есть не так давно снято. Нанна в плотном пальто, волосы разметались на ветру, такая взрослая.

— Уже снимаешь? — спрашивает она.

Ей отвечает голос за кадром — Амир. Он немного напряжен, судя по интонации, пытается сообразить, как включить запись.

— Да.

Она кивает. Делает глубокий вдох. Улыбается. Улыбка женщины, не девочки. Смотрит прямо в объектив, и кровь в жилах Тайса Бирк-Ларсена леденеет, когда он слышит голос, который больше никогда не чаял услышать.

Такая красивая, такая счастливая, полная надежд. Он почувствовал, как отчаянное чувство утраты накатывает на него с новой силой.

Она говорит смеясь, голос шаловливый:

— Привет, мама. Привет, папа. — Подмигивает. — Привет, Антон и Эмиль, лучшие в мире телепузики!

А потом вдруг становится такой серьезной, что глаза Тайса Бирк-Ларсена вмиг обжигают слезы.

— Когда вы это увидите, будет понедельник. Вы думаете, что я в гимназии. Но я не там. — Она качает головой из стороны в сторону, хитро улыбаясь, как всегда делала, когда хотела настоять на своем. — Я знаю, вы будете сердиться на меня. Но вы не волнуйтесь. Я вас очень люблю. И со мной все в порядке. Я с Амиром. С малышом Амиром. — Опять улыбка — нежная. — Моя первая любовь. Он вернулся этим летом. Мы встретились…

Ее глаза передвинулись на человека за камерой. Она выглядит смущенной и поэтому смеется.

— Мы не виделись три года, а казалось, что не расставались вовсе. Ты всегда мне говорила, мама: когда это случается, ты сразу понимаешь. И тогда не имеет значения, что думают остальные, что думает весь мир. Когда это случается, когда ты находишь свою половинку, ничто тебя не остановит. И еще ты говорила, что это нельзя упускать.

Низкий гортанный стон поднялся из легких Бирк-Ларсена. Ее голубые глаза смотрят в объектив, прямо ему в душу.

— Мы всегда любили друг друга. Просто нам понадобилось время, чтобы это понять. Мамочка, мне кажется, ты всегда это знала. У Амира есть друг, у которого мы сможем пожить. Я не знаю, как долго. Наверное, пока все не утрясется.

Он подносит камеру ближе, словно какая-то иррациональная часть его мозга верит в то, что перед ним Нанна. Его доченька, живая.

— Я хочу, чтобы вы знали: еще никогда я не была так счастлива. Прошу вас, пожалуйста… Надеюсь, вы меня простите. Думаю, вы сможете. Ведь вы сами убежали из дома. Я помню, как ты рассказывала мне об этом, мама, и в твоем взгляде было столько любви.

Она протягивает руку, прикасается к невидимому человеку за кадром.

— Если мы с Амиром сумеем быть такими же влюбленными и счастливыми, как вы…

Теперь она плачет, а он никогда не мог видеть ее слез.

— Пока, мама, папа. — Она шлет в объектив воздушный поцелуй. — Целую вас, телепузики. Скоро позвоню. Я всех вас так люблю.

Слезы и смех. Камера сдвигается, в кадре появляется стена, изрисованная граффити, ряд велосипедов — это в двух кварталах от их дома в Вестербро, он узнал кирпичную кладку.

А потом Нанна и Амир вместе. Она радостная, искрится надеждой. Он тих и застенчив и не в силах отвести от нее глаз.

Трясущимися руками Бирк-Ларсен положил камеру на пассажирское сиденье, уткнулся лицом в ладони и зарыдал.

Слушание вел сам Поуль Бремер. Пиджак на спинке кресла, синяя рубашка, без галстука — мужчина, занятый делом.

— Теперь мы выслушаем администратора департамента, Герта Стокке. Пригласите Герта, пожалуйста.

Серый человек в сером костюме вошел в комнату, сел.

— Вы знакомы с процедурой. Мы расследуем деятельность департамента охраны окружающей среды, которым руководил Йенс Хольк, и просим вас пролить свет на некоторые моменты.

Стокке кивнул, обвел взглядом сидящих за столом членов совета:

— Как видно из документов, у нас с Хольком состоялась беседа, в которой я попытался донести до него, что мною замечен ряд нарушений с его стороны. Но он не хотел ничего слышать. Я не смог убедить его.

— А потом? — спросил Бремер.

Стокке надул щеки, произнес, тщательно взвешивая слова:

— Я еще не раз поднимал этот вопрос. Но он по-прежнему не был склонен к обсуждению. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что следовало проинформировать кого-то еще… Я приношу свои искренние извинения за то, что этого не сделал. В настоящее время мы разрабатываем систему…

— И сам Хольк, — перебил его Бремер, следящий за тем, чтобы диалог двигался в нужном ему русле, — как мы теперь понимаем, обладал крайне агрессивным темпераментом, убедить его в чем-то было непосильной задачей.

— Он отличался категоричностью, — согласился Стокке. — И очень решительно заявил мне, что все уладит сам. Я не мог не поверить ему.

Бремер сложил под подбородком ладони, словно священник на исповеди.