Убийство моей тетушки. Убить нелегко

В вопросе о том, что он имел возможность увидеть, Эдвард неплохо все продумал. Стоя у забора, он мог наблюдать, как машина переваливается через край обрыва, и сразу после этого действительно потерял бы ее из виду. Однако, если так, почему я его не заметила? Впоследствии доктор Спенсер спрашивал меня об этом, и я решительно не могла припомнить, чтобы видела племянника. Задним числом я очень тщательно прокрутила в голове каждое мгновение перед аварией – и нет, такого не было. Практически безоговорочно. Конечно, из-за сотрясения мозга у меня могло многое вылететь из памяти, и сперва мы с доктором на том и сошлись, но что-то у нас свербело внутри, не давало успокоиться – как теперь известно, правильно свербело, верный след был взят уже тогда. Я бы наверняка заметила Эдварда – если только он специально не пригнулся!

Следующий вопрос: как ему удалось перебраться через забор столь быстро, чтоб успеть прямо к падению машины на дно Лощины? Доктор Спенсер нашел простое объяснение. Там в одном месте ограда была завалена кучей бревен – очевидно, чтобы у Уильямса не разбредался скот. Со временем бревна слегка раскатились и образовали импровизированные ступеньки. Вот только… как все удобно устроилось, как кстати они раскатились, вы не находите?

Оставалось найти причину долгой паузы между происшествием и звонком. Кухарка услышала грохот, вероятно, в тот момент, когда автомобиль стукнулся о дерево или когда уже упал на дно. Скорее – второе, но в любом случае племянник, если ему верить, должен был оказаться на дороге максимум через две секунды после звука. Далее, до телефона он добрался бы ну, минуты через две. Ладно, если заложить в этот отрезок время на беглый осмотр обстановки и подъем собачьего трупа, – пусть четыре. От силы и даже с лихвой. Как бы ни обожал он свою моську, не стал же бы он убивать прорву драгоценного времени на оплакивание пекинеса, в то время как его тетка была по меньшей мере ранена и каждый миг был на счету. Однако кухарка говорит: звонок последовал только через пять-десять минут. Доктор Спенсер все это счел необычным. Эдварду он показался «настырным старым дураком», но вопросы парню задавал весьма уместные, логичные, не так ли?

Естественно, мой лечащий врач решил проверить все свидетельские показания, касавшиеся времени. Кухарка прикидывала наобум: «пять минут», «десять минут». Могла ошибаться. Но тут, как ни странно, нашлась возможность узнать все точнее.

Помните, Эдвард несколько раз отмечал, как быстро приехал доктор? (Кстати, тот и вправду летел сломя голову, подвергая опасности свою жизнь!) Поэтому-то у моего друга и засел в памяти тот факт, что звонок раздался ровно в пять минут пятого. По крайней мере, трубку он положил точно в это время. Значит, начался разговор где-то в 16.03. От силы – в 16.02. Разговаривая с Эдвардом, Спенсер полагал, что катастрофа случилась еще тремя или четырьмя минутами раньше, – по крайней мере, так получалось со слов звонившего. Именно это навело доктора на мысль, что я опаздывала на совещание в лечебнице, назначенное на четыре. Опаздывала всего на минуту или две – ничего примечательного, если бы не моя знаменитая, просто дьявольская пунктуальность. Наверное, многие от нее даже подустали.

Разумеется, Эдвард выдвинул насчет моего мнимого опоздания весьма здравое объяснение. Я, дескать, завозилась с гороховой плетью (а племянник «смотрел на меня со склона холма» вместо того, чтобы помогать, – тоже весьма правдоподобно. Его никогда нет рядом, когда нужно работать). Однако, когда Спенсер в моем присутствии заметил, что я, видимо, задерживалась, это меня так возмутило, что, по его утверждению, даже вызвало новое повышение температуры, чуть ли не рецидив!

Доктор был впечатлен и отправился в город потолковать с Гербертсоном. А Гербертсон, знаете ли, – типичный валлиец. Не только внешностью, манерами, поведением (смуглый, хмурый, скрытный коротышка, колени всегда чуть согнуты – всю юность лазил по холмам), но и характером. Если один раз убедится, что вы его друг и всегда поступите с ним прямо и честно, то в лепешку для вас расшибется при необходимости. Но заденете его, наступите на больную мозоль – тогда всё. Сами станете для него больной мозолью. Эдвард ею, безусловно, стал и навсегда остался (в общем и целом – заслуженно). Именно Гербертсону тот водевиль с бензином доставил самое большое удовольствие.

Когда доктор Спенсер попросил продемонстрировать ему бренные останки моего автомобиля, которые славный малый извлек из Лощины и оттащил к себе в гараж, у того на лице отразилось огромное облегчение.

– Да уж, пожалуйста, сэр, буду рад, очень даже рад показать вам, во что превратилась машина мисс Пауэлл. И очень прошу вас, сэр, самому там все осмотреть, о-очень внимательно осмотреть – а уж потом я вам кое-что покажу.

– Как скажете, Гербертсон. Но почему? Вы же не предполагаете услышать от меня о разбитых машинах что-то, чего сами не знаете? Собственно, меня интересует только одно – встроенные часы на приборной панели.