Убийство на дуэли

Глава тридцать вторая ПОЭТИЧЕСКИЙ САЛОН

Французский посол. — Париж, долги, Европа и монгольские орды. — Княгиня Долгорукая. — Скромный собиратель фактов. — Факты, которые фантастичнее выдумки. — Эпизод, достойный поэмы. — Литературные чтения в духе века.

Часы показывали только половину десятого, когда я дернул ручку в парадном подъезде квартиры Югорской. Швейцар впустил меня без вопросов. Я отдал ему верхнюю одежду. Судя по вешалкам в прихожей, гости уже собрались. Без всяких докладов, у Югорской так было принято, я вошел в гостиную, наполненную людьми. Я не сосчитал их, как следовало бы сделать, но, думаю, там собралось человек двадцать — в основном женщин. Почти никто не обратил на меня внимания. Большая часть гостей и сама хозяйка сидели вокруг человека во фраке. По его лицу, одежде легко было догадаться, что он принадлежит к высшему свету.

— Кто это? — шепотом спросил я у одного из гостей, небольшого человека в блузе художника с козлиной бородкой.

— Французский посол, — шепотом ответил он мне.

Все внимательно слушали посла, который говорил очень тихо, и поэтому все тоже притихли и прислушивались к каждому его слову. Такая обстановка показалась мне непривычной, салон Югорской, помнится, оглашался воплями поэтов, а иногда и пьяными криками. Сегодня все напоминало салон Анны Павловны Шерер из известного романа графа Толстого.

— Русские войска спасли Париж, — важно говорил посол, — Франция в вечном долгу перед Россией. Когда-то Русь спасла Европу от нашествия монгольских орд. Теперь она спасает Европу от натиска тевтонских полчищ.

Такими словами посол закончил свой рассказ. Это были последние новости с фронтов только что начавшейся войны. Тогда никому не приходило в голову, что эта война, в первые дни которой русская армия спасла Париж, закончится, по сути дела, гибелью России, а все присутствующие в тот вечер в салоне Югорской либо обретут смерть, либо окажутся в изгнании. Не думал тогда об этом и я.

Югорская сидела рядом с послом. На ней было черное платье с легкими блестками, очень шедшее ей, она казалась каким-то демоном, вампиром. В ее огромных темных глазах вспыхивали голубые искры. Единственное, чего не хватало для полноты демонической картины, так это запаха серы в воздухе.

— Господин посол, мы вместе с вами радуемся победе, — улыбнулась Югорская. — Мы, женщины, готовы вдохновлять наших воинов на подвиги.

— Поверьте, господин посол, — вступил в разговор светловолосый человек лет тридцати в офицерской форме, — Александра Алексеевна способна вдохновить мужчину на самые сверхъестественные поступки.

Фамилия этого офицера была Милев. Его считали любовником Югорской, бессменно остававшимся при ней во время всех ее романов с другими поклонниками. Милев производил странное, неприятное впечатление. Высокий, стройный, подтянутый, с насмешливым взглядом холодных глаз, он обращал на себя внимание и казался каким-то вкрадчиво-жестоким. Его лицо — слегка вытянутое, с правильными чертами — было словно железным, мертвым.

Признаться, я бы побоялся стать на дороге такого человека.

— Охотно верю, — ответил Милеву посол.

— Но, господин посол, вы обещали прочесть нам из своего романа о княгине Долгорукой, — напомнила Югорская.

— Я рад выполнить свое обещание, если не утомлю присутствующих.

— Ну что вы. История княгини Долгорукой вызывает трепет сердца любой женщины.

— Я не могу похвастаться даром писателя. Мои записки — совсем не роман.

— Все, что касается судьбы женщины, — всегда роман, — игриво сказала Югорская.

— Я скромный дипломат. Удел всех дипломатов — мемуары. Нам не присущи откровения поэтов или глубины мысли господина Достоевского или графа Толстого. Мы свидетели времени. Ведь я своими глазами видел, как княгиня Долгорукая стояла на коленях перед телом покойного императора.

— Но ведь вы описываете роман императора и княгини, который происходил до вашего приезда в Россию?

— Да. Я слышал много интересных рассказов об этом. Я беседовал со многими, кто имел отношение к тем событиям. Мною двигало не только любопытство. Княгиня Долгорукая не сама, но связанные с ней люди оказали очень сильное влияние на ход политических событий. Кто знает, как бы сложились обстоятельства, не случись смерти императора… И хотя о многом я пишу с чужих слов, все-таки моя повесть — это изложение исторических фактов.

— Говорят, что иногда реальные факты увлекательнее и фантастичнее самой смелой выдумки, — сказал Милев.

— Возможно, — согласился посол, — и тем не менее я не художник, а скромный собиратель фактов. Мне кажется, что самый трогательный и романтический эпизод в моей повести — это описание, как во время похорон княгиня Долгорукая положила в гроб императора венок из своих чудесных волос, которые очень нравились ему. Но это факт. Так было на самом деле.

— Этот эпизод достоин поэмы, — сказала Югорская.