Убийство на дуэли

На том беседа закончилась, и начались приготовления к чтению. Посла усадили за небольшой изящный столик, он начал раскладывать рукопись, все поудобнее устроились вокруг него.

— Князь, вы тоже хотите послушать историю любви императора и княгини Долгорукой? — услышал я голос и, обернувшись, увидел княжну Голицыну.

Глава тридцать третья А ВЫ МОГЛИ БЫ ВЛЮБИТЬСЯ?

Странны дела человеческие. — Как это романтично. — Английский Бакунин. — Зачем писать романы без любви и без героинь. — Женская судьба всегда загадка и тайна. — Бывают ли у аристократов незаконнорожденные дети.

Княжна была в черном платье, но оно не имело траурного вида. «Как странно, — вдруг подумалось мне, — убит князь Голицын. Фактический правитель страны. Если не правитель, то управитель. Четверть миллиона русских солдат двигаются на запад, чтобы остановить движение мощной германской армии, готовой захватить Париж. Посол Франции сидит в салоне законодательницы новой поэзии Югорской и собирается читать отрывок из своей повести о романе императора Александра II и княгини Долгорукой тридцатипятилетней давности. А дочь убитого князя Голицына стоит передо мной в черном траурном платье, совсем не похожем на траурное. Лицо ее сияет. Она влюблена — может быть, в меня. А я пришел сюда по настоянию Бакунина, которому нужна зацепочка для умозаключения, которое позволит раскрыть тайну убийства ее отца, тайну, которую я положу в основу романа в духе Конан Дойла, романа, который я решил написать, чтобы успокоить свое уязвленное самолюбие, а уязвлено оно было Югорской, холодно и безразлично прервавшей наш не успевший начаться роман».

— О чем вы задумались, князь? — продолжала княжна Голицына (видимо, моя задумчивость длилась дольше, чем это показалось мне самому, со мной такое часто случается). — Скажите, вы приехали, потому что я сказала, что буду здесь?

— Да, — торопливо ответил я и, как будто спохватившись, поправился: — То есть нет… — и, наверное, я покраснел.

Княжна мило улыбнулась мне и спросила:

— Вы будете слушать чтение посла?

Я пожал плечами.

— А вы?

— Я бы лучше поговорила с вами, князь. Давайте сядем вон там.

Княжна показала глазами на небольшой диван, стоявший в другом конце гостиной. Мы подошли к нему и сели. И в ту же секунду я почувствовал мгновенный укол — это был короткий взгляд Югорской, брошенный с другого конца комнаты. И в тот же миг посол начал чтение. Глаза Югорской исчезли.

— Посол читает по-французски, — сказала княжна.

— Я совсем плохо понимаю по-французски, — ответил я. — Я ведь не заканчивал никаких учебных заведений. Я получил скромное и отрывочное домашнее образование.

— У вас был гувернер?

— Нет. В нашей глуши не водились такие редкости. Наукам меня обучал отчим по своему разумению.

— Вас воспитал отчим?

— Да. Мой отец был убит на каторге.

— Как интересно, князь! За что же он попал на каторгу? — с интересом спросила княжна.

— Он был разбойником, — спокойно ответил я.

— Разбойником? — восхитилась княжна.

— Разбойником. Он грабил местных помещиков, которых считал виновниками смерти своей матери и своего собственного положения. Одним из виновников был мой дедушка. А моя мать — дочь моего дедушки — сбежала к этому разбойнику, а потом последовала за ним в Сибирь на каторгу.

— Князь, ваш рассказ потряс бы слушателей куда больше, чем повесть французского посла о романе княгини Долгорукой и императора.

— А я не стал бы рассказывать им эту историю.

— Но, князь, а чем же все-таки закончилась эта история? Мне вы ее расскажете?

— Вам — да, — сказал я.

Вся моя неловкость и смущение словно испарились. Мне казалось, что я давным-давно знаком с княжной и между нами давно существуют такие отношения, которые позволяют поверять друг другу любые тайны, в том числе и сердечные.

— История закончилась тем, что моя мать вышла замуж за князя Захарова. Но вскоре после того, как появился на свет я, — умерла. А князь воспитал меня, дал мне свою фамилию, титул и оставил вконец разоренное имение. И вот после его смерти я и решился уехать в столицу.

— А как же вы оказались в салоне Александры?

— Как автор лирической повести.

— В ней описана история, которую вы только что рассказали мне?

— Нет. Это повесть о моем детстве и отрочестве, о людях, среди которых я жил.

— Мне кажется, в наше время об этом даже не пишут.

— Моя лирика была принята за сатиру. И только поэтому повесть заметили.

— И как вы к этому отнеслись?

— Перестал писать о том, что мне близко и дорого.

— Наверное, вы правы.

— Тогда я и решил писать романы в духе Конан Дойла.

— Почему?

— Мне кажется, они не требуют души. Романы в духе Конан Дойла — это что-то вроде игры в шахматы. И я поступил к господину Бакунину в докторы Ватсоны.

— Докторы Ватсоны? Что это значит?

— Вы не читали Конан Дойла? О Шерлоке Холмсе?

— Нет.