Убийство на голубой яхте

Лишь поздно вечером мне удалось успокоить ее.

А спустя два дня, несмотря на мои запреты, она вновь отправилась на остров Тилхэм.

Она подошла к воротам, которые, как обычно, были заперты. Собаки молчали. Не меньше часа Мэри звала Фрица, но никто не отозвался. И никто не появился. Усадьба выглядела совершенно опустевшей. Мэри оставила корзинку у ворот и ушла.

В тот же вечер мы рассказали обо всем лейтенанту Рейнольдсу.

Утром следующего дня он отправился к Овенсу. Оказалось, что оба обитателя таинственного дома как в воду канули. Бесследно исчез и «Западный ветер».

А еще через день в почтовом ящике мы обнаружили большой коричневый конверт, адресованный на мое имя. Многоуважаемый мистер Джон Лидс — было написано большими кривыми буквами. Внутри оказался только кусок картона, а на нем маленький, небрежно нарисованный пиратский флаг с белым черепом и скрещенными костями. Больше ничего, ни одного слова. Только пиратский флаг. Почтовый штемпель указывал, что письмо отправлено с острова Тилхэм.

11

Теперь я понимаю, что должен был предоставить Мэри полную свободу действий. Меня мучили угрызения совести.

Вдобавок я пережил несколько неприятных дней, так как никогда в глаза не видел Овенса. Например, когда какой-то коммивояжер забрел к нам во двор, я, угрожая револьвером, приказал ему немедленно убираться ко всем чертям. И только потому, что он был высоким и седоволосым. Бедняга бежал изо всех ног и больше не появлялся. Работник газовой компании, приехавший заменить баллон с бутаном, тоже изрядно напугал меня. Это был высокий широкоплечий блондин, и я принял его за Фрица.

Что угодно могло вывести меня из равновесия и вызвать тревогу и страх. В такой обстановке невозможно было вплотную заниматься музыкой.

Несмотря на это, моя работа понемногу продвигалась вперед. Близился первый срок — 25 февраля, когда я должен отправиться в Нью-Йорк и проиграть свое сочинение специальной комиссии. Я надеялся, что к этой дате мне удастся завершить все 11 частей «Метопи». Однако история с убийством выбила меня из колеи, расшатала нервы и в результате я опаздывал с работой и успел полностью закончить только восемь частей.

— Ну что ж, — говорила Мэри, — привезешь им что есть. На мой взгляд, то, что ты уже успел записать, просто великолепно. Остальные части представишь в набросках и, я не сомневаюсь, что к 28 апреля у тебя все будет готово.

На этот день был назначен концерт. А в феврале заседала отборочная комиссия, принимавшая решение включать «Метопи» в программу концерта или нет.

Отборочная комиссия имела для меня огромное значение, от ее приговора зависело все мое будущее. Так как это был мой дебют в мире музыки, той области искусства, которой я предан всем сердцем и которую избрал своей профессией. Успех был мне попросту необходим.

— Я уверена, что он тебе обеспечен, — ободряла меня Мэри. — На этот счет у меня нет никаких сомнений. Если хочешь, можешь взяться за девятую часть. У тебя в запасе еще десять дней и, работая без перерывов, ты наверняка успеешь.

В списке Мэри осталось лишь две яхты. Она занималась ими без малейшего энтузиазма, словно просто хотела хоть что-то делать, быть чем-нибудь занятой.

— Сидение дома действует мне на нервы, — говорила она. — И, кроме того, я хочу иметь чистую совесть.

Но сама Мэри не верила, что ее поиски принесут хоть какие-то плоды. Мы оба были полностью убеждены в виновности Овенса и владельцы остальных яхт нас, честно говоря, мало интересовали. Поэтому записи Мэри, касающиеся этого периода, очень невелики.

Там упоминается о некоем адмирале и довольно бестолковой парочке Сидни и Хони Хармон.

Двадцатого февраля у нас появился лейтенант Рейнольдс, принесший ошеломительные новости. Дело «Западного ветра» было завершено. Но это оказалась не та яхта, какую мы искали.

И еще его люди отыскали Фрица.

Фриц был найден сотрудниками Береговой охраны в заливе Лонг-Исланд в небольшой полузатонувшей спасательной шлюпке. Выглядел он ужасно: замерзший, в полуобморочном состоянии. Рядом с ним под брезентом обнаружили труп какой-то старухи. Обоих бедняг перенесли на борт катера. Женщине уже ничем нельзя было помочь, а Фрица удалось спасти, так как его организм оказался необычайно стойким. Однако он потерял рассудок и бормотал нечто совершенно бессвязное.

Позже, в госпитале, он говорил что-то о буре; о паруснике, который разбился; о шлюпке; льдах; воде, просачивающейся сквозь щели; о ветре, перевернувшем яхту; о мачтах, падающих на палубу, о том, как он и «мистер Овенс» спаслись в шлюпке, оставив на борту любимых собак.

— А где сейчас мистер Овенс? — допытывался у него следователь.

— Я хотел его спасти… укрыв его брезентом… но было холодно… страшно холодно…

— Вы вместе со старухой выбросили его за борт, да или нет?

— Нет, нет. Я укрыл его… заслонил собственным телом… и брезентом…

— А мисс Овенс была с вами?

— Нет, только мистер Овенс.