Убийство на кафедре литературы

— В заключение скажу лишь следующее, — продолжал выступающий. — Вопрос не в том, хорошие ли это стихи, а в том, почему и относительно чего они хорошие? То есть нельзя говорить об их имманентной ценности. Такой подход — одна из основных ошибок тех, кто ищет абсолютную ценность литературного произведения. Я не скажу ничего нового, но это факт: если у какой-либо вещи есть ценность, она постигается лишь в сравнении с другой вещью, отличной от первой. Утверждение, что ценность относительна, самой этой ценности не снижает. Напротив, относительность ценности и позволяет ей существовать. Вопрос «Почему эти стихи хорошие?» приведет нас к таким понятиям, как жанр, вид, языковая и литературная традиция в диахроническом аспекте, а также к вопросу о поэтике писателя в отношении своего времени, о культурных и исторических связях произведения — в синхроническом аспекте. Таким образом, слова «хороший» или «очень хороший» по отношению к стихам «Случайное путешествие к могиле моего сердца» превращают слова, сказанные по поводу стихов Бялика, в ценностный аргумент. Но эта оценка не вытекает из текста, она не связана со стихами логически. Слово «хорошо» приобретает значение теоретического термина и превращает его вдруг в аргумент: оно создает как бы логическую пропорцию между суждением и описанием.

Давидов прошептал что-то пригнувшемуся к нему фотографу, и Рухама увидела зеленую молнию, которая мелькнула в глазах Тироша, глядевшего в упор на Тувье и впитывавшего каждое его слово. Рухама увидела и Идо Додая, волнение которого можно было объяснить предстоящим выступлением.

Сара Амир, казалось, слушала Тувье с большим и все возрастающим вниманием.

— Итак, — Тувье посмотрел на часы, — по-моему, можно говорить лишь об относительном критерии качества произведения, а не об абсолютном. Каждое произведение — это новый предмет обсуждения. У меня нет общих правил. Я могу сказать, какое произведение мне нравится, но не могу сказать, какое понравится. На вкус и цвет товарища нет. Однако споры на темы вкуса имеют право на существование.

Тувье устало уселся на место, на его лице появилась слабая тень улыбки при звуках аплодисментов и от того, что прошептал ему на ухо Тирош, похлопав его по руке. В зале снова воцарилась тишина. Пришла очередь Идо Додая. Он встал.

Потом уже можно было ясно видеть и слышать то, что запечатлела камера: у Идо тряслись пальцы, дрожал голос, он то и дело прокашливался. Рухама хорошо запомнила, как он выпил залпом стакан воды.

Хотя Идо был всего лишь аспирантом, у него было прочное положение на кафедре: Тирош предсказывал ему прекрасное будущее, Тувье хвалил его прилежание, старательность, и даже вечно всем недовольный Аронович с теплотой отзывался об «умном ученике, прилежном, как талмудист».

Это было уже не первое выступление Идо перед академической аудиторией, но Рухама почувствовала в нем какое-то особое волнение, вероятно, из-за присутствия телекамер.

Вечером, после окончания лекции, Тувье энергично доказывал Рухаме:

— Ты его плохо знаешь. Его такие вещи не интересуют, он — серьезный исследователь, и глупо думать, что это было причиной. Я заранее предвидел катастрофу. Я чувствовал. Он стал совсем другим человеком с тех пор, как вернулся из Америки. Не надо было разрешать ему эту поездку. Он еще слишком молод.

Однако Рухама, все еще находясь под впечатлением разыгравшейся в зале драмы, не сумела сама разобраться в ужасном смысле того, что произошло. Ясно было одно: он, очевидно, бросил дерзкий вызов своему учителю, руководителю диссертационной работы, рискуя лишиться гарантированного статуса на кафедре.

В начале своего выступления Идо зачитал стихи одного русского диссидента, написанные на иврите, — стихи, которые опубликовал и издал Тирош. Это было его поразительное открытие — доказательство того, что иврит сохраняется даже в советских лагерях. Тема доктората Идо была, как помнила Рухама, связана с подпольной поэзией на иврите в СССР.

Прочтя стихи, Идо дрожащим голосом заявил, что существуют три уровня исследования литературы. Первый — теоретическая поэтика — это вещь объективная, ее цель — исследование приемов автора.

Идо вытер лоб и окинул присутствующих ничего не выражающим взглядом.

Позже, когда Рухама прослушивала кассету с записью выступлений, она вновь вспомнила эту уводящую в сторону от основной идеи фразу.

— Более субъективные вещи — оценка и суждение, — продолжал докладчик. — Стихи, которые я сейчас прочел, написаны в традиции поэзии аллюзий, то есть они соотносятся с ранее существовавшими текстами, в данном случае — с библейским текстом. Невозможно не почувствовать, что текст этот не выходит за рамки банальности. Красота, приобретаемая с легкостью, это не красота.

Идо сделал паузу.

По публике прошел шепот. Рухама заметила, что Шуламит Целермайер улыбается ей своей иронической полуулыбкой, не переставая при этом бесконечно перебирать рукой деревянные коричневые бусы на полной шее. Студентка рядом с ней прекратила записывать.