– Черт побери, – воскликнул Лестрейд. – Действительно! Я думал об этом, но вы раньше меня успели сформулировать… Теперь, господа, ему ничего не останется делать, он во всем признается. Я благодарю вас за помощь, мистер Холмс, и непременно сообщу вам о дальнейших событиях…
– Буду весьма признателен. И пришлите, если вам не трудно, материалы о втором убийстве. До встречи, Лестрейд.
Я уже не раз писал в своих записках, что когда Холмс начинал нащупывать разгадку тайны, он становился похож на идущую по следу полицейскую собаку. Сейчас он был похож скорее на буриданова осла: мы медленно брели по Сити, и Холмс явно колебался в выборе следующего шага. В такой растерянности я видел своего приятеля не часто. Я шел рядом, стараясь быть незаметным и не мешать работе мысли великого сыщика.
– Ладно, – вздохнул Холмс, – по совести говоря, надо бы посетить вдову несчастного смотрителя, но, честно сказать, не хочется тащиться в Сонми по эдакой слякоти. Мы наверняка промочим ноги, а у вас насморк, Уотсон, не говоря уж о том, что у меня новые ботинки. «
– Ваша логика как всегда безупречна, Холмс. Но разрешите и мне похвастать своей незаурядной догадливостью: я сразу понял, что всю историю с маркой вы затеяли исключительно для того, чтобы увидеть, в какой руке Нэдлин держит лупу.
– Не совсем так, родной Уотсон, не совсем так. Я и без того был уверен, что Нэдлин не убивал своей сестры. Вы не обратили внимания, что было изображено на марке?
– Признаться, нет, дорогой Холмс.
– А зря, зря, любимый Уотсон. На марке – портрет знаменитого певца Майкла Джексона. Если бы Нэдлин знал о готовящемся покушении на человека с таким именем, то, я думаю, выдал бы свое волнение. Тем более, что на марке крупно написано –
– Гениально. Холмс.
– Элементарно, Уотсон. А вот и дом мистера Вильсона. Будем надеяться, что этот очень достойный господин не будет, что называется, лить воду, а прольет на это дело некоторый свет…
Мистер Вильсон оказался толстым пожилым арабом с приятно-отталкивающей внешностью и благородными манерами. Он принял нас весьма дружелюбно, отдал дань моему литературному таланту и криминалистическим способностям моего друга, предложил кофе и виски. Холмс подробно изложил ему происшествие на Кукуц-Мукуц-стрит и попросил рассказать о характере болезни подозреваемого.
– Прискорбный случай, господа, – сказал Вильсон, – Сэр Нэдлин, несмотря на все свои странности, не производил впечатление человека, способного на противоправные действия. Не знаю, смогу ли я вам чем-нибудь помочь, но должен заметить, что с психиатрической точки зрения история этого господина очень любопытна. Нэдлин практически не помнит своего детства и своей юности, но при помощи специального воздействия можно вытряхнуть из его подсознания некоторые факты, о которых он сам как бы и не подозревает. Меня занимал именно феномен раздвоения личности, страха своего отражения, и я пытался понять причины именно этой аномалии. Применив разработанный мною метод ассоциативного допроса, я заставил Нэдлина вспомнить, что в раннем детстве над его кроваткой висела картина с изображением юноши Нарцисса из известной легенды. Вам знакома эта легенда?
Мы дружно кивнули.
– Так вот. Нарцисс, как вы помните, полюбил свое отражение в воде и всю жизнь провел над этим отражением – чах. вожделел и не мог овладеть собою, что, в общем, неудивительно. Вы, господа, когда-нибудь пытались овладеть собою? Я имею в виду не рукоблудие, а обыкновенный автокоитус?
– Признаться, нет.
– Очень рекомендую попробовать и гарантирую, что у вас ничего не выйдет. Так вот, природа явлений одна и та же: отношение к себе одновременно как к себе и как к своему двойнику. Почему у сэра Нэдлина это отношение приняло такой… негативный характер, не так уж и важно. Мистическое – а здесь явен налет мистического – у большинства людей вызывает именно страх… У меня, к сожалению, не было возможности долго работать с сэром Нэдлином, но я уверен, что пользуясь этим методом, можно многое вытянуть из его дремлющей памяти.
– А что все-таки за метод? – осторожно спросил Холмс, не сводивший с Вильсона глаз и ушей, но и не забывавший загребать стакан за стаканом дармового виски и заедать его дармовыми же сэндвичами.