Убийство на улице Длинной или Первое дело Глюка

Товарищ прокурора взял у второго молодого человека бумагу и протянул околоточному надзирателю. А молодому человеку передал папку с делом об убийстве. И что за личность такая этот молодой человек? В партикулярном платье?

Константин Аркадьевич, дрожащей рукою принявший листок с заключением, ничего не смог прочитать как по причине испуга, так и потому, что пот заливал ему глаза, а вытереть его он не осмеливался.

— Как вы можете увидеть, полицейский врач Наливайко… знакомы с ним? — ("Да, как же, Петр Прохорович", — пробормотал измученный околоточный надзиратель) — отмечает, что не может указать точного времени нанесения повреждений, но что с таким ранением пострадавшая могла прожить до восьми часов…

— Пополудни? — спросил Константин Аркадьевич дрожащим голосом и тут же спохватился, что, кажется, сказал глупость, потому что высокий чин скривился будто от оскомины и покачал головой:

— Нет, милейший, отнюдь – до восьми часов с момента нанесения удара по голове. А при своевременном оказании медицинской помощи — вообще остаться в живых. Ранение в печень, как видите, поверхностное – корсет помешал, — Константин Аркадьевич, обнаружив, что все еще держит в руках заключение врача, положил его на стол, пунцовея, — и, кроме того, на шее ея он нашел два синяка, свидетельствующие о том, что мадемуазель пытались задушить, причем руками; а ручки, судя по тонким пальчикам, женские или даже подростка.

— А как же доктор Блюм? — выдавил из себя Константин Аркадьевич и, извинившись, вытащил платок, чтобы утереть пот, грозивший закапать материалы дела. — Доктор Блюм же сказал…

— Доктор Блюм – прекрасный врач для болезненных невротичек, страдающих наследственным ничегонеделанием, — подал голос второй молодой человек, а Константин Аркадьевич от неожиданности вздрогнул. — Доктор Блюм лечит курортниц от ожирения и бессонницы, но ни опыта лечения травм, ни желания оным заняться у доктора Блюма не было, нет и не будет.

Товарищ прокурора усмехнулся и сказал:

— Я тоже более склонен доверять доктору Наливайко. Но что следует из этого? — господин Жуковский воздел указательный палец. Палец был белый, длинный, и ноготь на нем отливал розовым. — Из этого, друг мой Константин Аркадьевич, следует, что ударить мадемуазель Рено по голове могли и вечером. А вечером, к вашему сведению, госпожа Новикова принимала гостей. Так что круг подозреваемых значительно в связи с этим расширился. А что до студента, которого вы задержали столь стремительно и столь… необдуманно, то его следует отпустить.

Акинфий Мефодьевич, о чьем присутствии в углу Константин Аркадьевич и позабыл совсем, громко чмокнул ириской. Константину Аркадьевичу это чмоканье показалось удовлетворенным, будто бы Акинфий Мефодьевич произнес тихонько: "Ага! А что я вам говорил!"

Константин Аркадьевич поморщился и сказал:

— Но, ваше благородие…

— Да без чинов, без чинов, милейший Константин Аркадьевич, — ласково произнес товарищ прокурора. — Нам с вами работать еще и работать, так что просто: Георгий Глебович, договорились? Ну, вот и ладненько…Расскажите же, что у вас за соображения насчет задержанных. Начнем со студента.

— Так ведь, Георгий Глебович, весьма и весьма подозрительная личность это студент! Уроженец Петербурга, и там же, в Петербурге два года учился, и вдруг переехал на юг. Я вначале даже подумавши, что выслан под надзор полиции, потом узнал, что в списках поднадзорных не значится… Но все же подозрительное обстоятельство! С чего бы это из Петербурга – да и к нам! Все ж – столица!

— А вы, однако, не патриот родного города, Константин Аркадьевич, ай-ай! — мягко пожурил взмокшего околоточного товарищ прокурора. — Между тем наш город называли и называют третьей столицей России, южной столицей, Южной Пальмирой и даже некоторые отваживаются сравнивать с Парижем!

Акинфий Мефодьевич снова чмокнул своей ириской, крайне удовлетворенно чмокнул, как показалось Константину Аркадьевичу.

В этот раз и господин Жуковский, и второй молодой человек посмотрели на письмоводителя, но тот, едва ли носом не водя по бумаге, чиркал что-то пером и глаз от работы не поднимал.

— Ну, хорошо, — согласился Константин Аркадьевич, — пусть мы третья столица, а все ж таки не Париж! И к тому же явно политический, я там в рапорте отмечал. И либидó опять же…

— Константин Аркадьевич! Милейший! Либидо, — Георгий Глебович ударил второе "и" в слове "либидо", — либидо есть у всех. Не все убивают.

— Не у всех, — упрямо пробормотал околоточный надзиратель, — у меня вот никакого либидó нету.

Георгий Глебович усмехнулся, переглянулся с молодым человеком в партикулярном, тоже усмехнувшимся, поглядел на Акинфия Мефодьевича, еще ниже (хоть это казалось уж совсем невозможным) склонившегося над своей бумажкой, придвинулся к Константину Аркадьевичу почти что вплотную и нежным шепотом спросил:

— Что, совсем? Ай-ай, как нехорошо! Ну, вы только никому об этом не говорите, а я вашу тайну сохраню, — после чего Константин Аркадьевич убедился, что опять сморозил глупость.