Убийство на водах

Как только я пришел с обеда, то сразу же занял свой наблюдательный пост. Я дрожу от одной мысли, что могу пропустить тебя и, чтобы лучше видеть, мне пришлось забраться на подоконник. Наипаче всего я боюсь, что ты заблудишься и пойдешь не по той тропинке. А там, за кустами – я это знаю совершенно точно! – тебя поджидает этот наглый вon vivant. Еще в игровой я заметил его порочный взгляд. Ну и ты тоже хороша: зачем надо было ему улыбаться? Думаешь, я не видел, как он послал тебе baiser aérien?[35] Прости, Леночка, я сам виноват. И от этого я опять плачу, потому что у меня болит душа… и дождь не перестает. А впрочем, я понимаю, отчего ты не приходишь. Ты, верно, боишься простыть и получить инфлюэнцу. К тому же у тебя же нет зонтика. Мы забыли положить его в чемодан. Помнишь? Ты обнаружила это уже в гостинице, в тот роковой день. Тогда тоже с утра моросило, и ты сказала, что тебе грустно. Теперь я понимаю, что это было дурное предчувствие. Ты знаешь, я ведь тогда тоже поверил, что ты умерла. Особенно, когда тебя положили в гроб. На самом деле ты просто заснула летаргическим сном. Такое часто бывает. Я посоветовал доктору, чтобы он поднес к твоим губам зеркальце. А этот самонадеянный болван меня так и не послушал! Глупые бездари! Если бы они вняли моим словам, им бы не пришлось тебя откапывать. Скажи, любимая, они не поранили тебя лопатой? Нет? Слава богу! О, как я переживал! Ведь эти могильщики вечно пьяные. Но теперь все плохое позади, и ты опять со мной! Ждать осталось совсем недолго, но помни: все может измениться, если он подстережет тебя. Будь осторожна! И, пожалуйста, больше ему не улыбайся. Ладно? А у нас дождь почти перестал, но сгущаются сумерки. Они почему-то всегда напоминают мне темный чулан, в который за непослушание закрывал меня отец. В ту пору мне было всего десять лет, и я его очень боялся – точно так же, как сейчас боюсь Савелия. Заигравшись, я ненароком разбил напольную фарфоровую вазу – гордость семьи. Он схватил меня за ухо и отвел в темную кладовку, рядом с каретным сараем; там мы хранили керосин. Первые пять минут мне не было страшно, но потом из подполья с мерзким писком вылезли крысы. Я кричал, что было мочи, но отец думал, что я просто испугался темноты и специально держал меня как можно дольше. Эта экзекуция продолжалась до тех пор, пока я не сорвал голос. Услышав мой сдавленный хрип, за меня вступилась мама (жаль, что она умерла так рано!) и отворила дверь. С тех пор я не переношу крыс. Ну, вот и все – звонит колокольчик – пора идти на ужин. Что ж, теперь я точно знаю – сегодня ты не придешь. И правильно. Ночью в лесу много опасностей. Они подстерегают человека на каждом шагу. Ничего-ничего, не расстраивайся. Я буду ждать тебя завтра, Лена, Леночка… Ленуся…»

P.S. Видишь, я научился сочинять письма без бумаги и чернил. Это не так легко, но зато их невозможно отобрать. А утром, когда закончится дождь, прилетят голуби, и я попрошу их доставить тебе мое послание. Я кормлю птиц хлебными крошками на своем подоконнике. Голуби добрые, голуби лучше людей, и я уверен, они не откажут. К тому же, как ты помнишь: La bave du crapaud n’atteint pas la blanche colombe[36].

26. Любовь и коварство

Синий кирасир стоял на самой вершине скалы и с наслаждением вдыхал аромат «Parfum de la Cour». Нежный запах приятно кружил ему голову. И, видимо, от этого на несколько секунд он вдруг забыл о близости прекрасной спутницы и мысленно перенесся к событиям десятилетней давности, – времени, когда он впервые прибыл на воды для большой игры.

Тот роковой вечер он помнил вполне отчетливо – так, как будто все случилось несколько минут назад, но видел он все почему-то глазами стороннего наблюдателя.

Керосиновая лампа под зеленым матерчатым абажуром скупо отбрасывала свет в небольшую игорную залу. За зеленым столом собралась разношерстная публика: купец, фабрикант, акцизный чиновник и юная красавица с мужем – старше ее лет на десять. Как позже выяснилось, он служил нотариусом в Казани. И если на эту пару и обращали внимание, то главным образом из-за ее прекрасной половины. Сам же благоверный, причесанный на английский пробор франт, производил впечатление человека избалованного и самоуверенного, котороиму стройная брюнетка в вечернем платье с воротником из страусовых перьев уже успела наскучить, и теперь она являлась лишь предметом роскоши – таким, как автомобиль или иноходец. Больше всего в поведении казанского гостя бросалась в глаза его непомерная алчность (она выражалась в манере сгребать двумя руками выигранный банк) и нешуточный азарт (когда он повышал ставки, его голос дрожал, срываясь иногда на фальцет). Это был на редкость завидный «пассажир» – лакомый кусочек для любого «исполнителя».