Убийство на Знаменской

Шумилов спокойно и обстоятельно объяснил последовательность своих действий с самого момента обращения к нему Анны Проскуриной. Иванов, по мере развития этого повествования, сдержанно кивал, ничем не выражая своего отношения к услышанному. Шумилов же, закончив свой рассказ, поинтересовался:

— Теперь объясните, как вы вышли на Синёвых…

— Мы на них не вышли. Это вы нас привели. О нашей встрече на кладбище я доложил Путилину. Шеф понял, что господин Шумилов, подобно злобному хряку, «ноздрёй копает это дело» — заметьте, выражение Ивана Дмитриевича, а не моё! — и приказал обо всех ваших запросах в адресный стол сообщать ему. Поэтому когда мы узнали, что сегодня вы наводили справки о месте проживания Синёва Якова Степановича, мы немедля помчались сюда.

— Мы — это кто, простите?

— Это я и Владислав Гаевский. Владислав сейчас сидит напротив нас, — последовал кивок в направлении блинной, расположенной в подвальчике через улицу, — и потчует вином кухарку Синёвых. Он у нас любит женщин молодых и в теле, так что ему и туза в манжету, как говорится… Ну, а я, увидев вас, господин Шумилов, в атласной бабочке и костюме из англицкого шевиота, сразу понял, что всё самое интересное будет происходить в квартире. Спасибо, что дверь не затворили плотно.

— Пожалуйста. Только я не ради того старался, чтоб вам было слышно. У этой дурищи револьвер в руках оказался, поэтому дверь я не стал закрывать на случай энергичного, так сказать, отступления.

— Такое отступление ещё иногда называют поспешным бегством.

— Ну, это всё злые языки ехидничают!

— Что же их толкнуло на такое преступление? Синёвых, я имею в виду. По-моему, мотив глупейший, — заметил Агафон.

— Чета Синёвых по моему убеждению — глубоко дефектная пара. Она — истеричка, законченная, вряд ли исправимая. Он, мне кажется, тоже с какими-то невротическими проявлениями, человек всегда и во всём непоколебимо правый. Это ведь тоже своего рода ненормальность — вам любой психиатр на это укажет. И вот два душевнобольных человека встретились, нашли, так сказать, друг друга. Один явно доминирует, другой с удовольствием это доминирование принимает. Оба страдают… потому, что им нравится страдать; мучают друг друга, ибо им нравится мучиться. В некотором смысле эта пара была гармоничной, поскольку во многом Синёвы были схожи и при этом дополняли друг друга. Вот вы, Агафон, Марии Ивановне были бы совсем неинтересны, поскольку в её понимании вы человек серый и скучный: не кричите, не беситесь, посуду не бьёте, не рыдаете в минуты досуга, — Шумилов улыбнулся. — Впрочем, то же можно сказать про всех нормальных людей. А Яков Синёв предложил жене насыщенную духовную жизнь: с истериками, душевными угрызениями, разного рода подозрениями, обвинениями и терзаниями. Правильно горничная Степанида их назвала: дуроплясы!

— В этой связи я вспоминаю Катерину Семёнову, убившую Сару Беккер, — задумчиво проговорил Иванов, — Эта Семёнова тоже со своей «репой» не могла сладить. Помните, наверное, дело Ивана Мироновича? Семёнова то давала признательные показания, то отказывалась от них, потом опять признавалась, потом опять отказывалась.

— Помню, конечно, я же сам тогда Семёнову и выловил, — Шумилов вздохнул. — Каждый из супругов Синёвых сам по себе не стал бы преступником. Тут, я думаю, имело место обоюдное усиление эмоциональных переживаний. Дабы придумать такое сложное преступление, внутренне решиться на него и исполнить, не отступив от плана, они должны были действовать вместе. Я даже не знаю, чья вина тут больше — мужа или жены. Оба хороши!

— Ну, за ответами на такие вопросы следует в жёлтый дом подаваться, это уже по части психиатров… Что ж, господин Шумилов, может, прогуляемся до части, — предложил Иванов, внимательно выслушавший собеседника. — Я позвоню Путилину, и мы закончим, наконец, это дело.

Эпилог

Не прошло и часа, как супруги Синёвы были арестованы. Яков Степанович отказывался поверить в реальность происходящего и попытался не подчиниться полицейским. На него тут же надели наручники, и у злокозненного убийцы от волнения опять пошла носом кровь. Уже вечером каждый из супругов дал официальные признательные показания, так что эту ночь инженер Чижевский, немедленно выпущенный из тюрьмы на Шпалерной, встречал дома.

Между прочим, супруги показали, что по странному стечению обстоятельств шестое августа — последний день жизни Кузьмы Кузнецова — оказалось как раз второй годовщиной того самого дня, когда этот человек совратил Марию Ивановну.

Синёвых судил суд с участием присяжных заседателей. Событийная сторона дела, после того, как её дотошно реконструировало обвинение, стала казаться весьма простой: преданные суду супруги не могли выстроить сколь-нибудь сложную защиту ввиду полного сознания коридорного Хлопова и проститутки Карьяновой, непосредственно участвовавших в организации ловушки для Кузнецова. Поэтому адвокаты Синёвых были вынуждены разделить защиты каждого из обвиняемых и, выгораживая одного из супругов, обвинять во всех прегрешениях другого.