Убийство Принца Оборотня

Его брови приподнялись, и он склонил голову, вставая.

— Спасибо.

— За кресло или прекращение огня?

Он пожал плечами, опускаясь на сиденье, все еще держа ее за руку.

— Разве это не может быть для обоих? — Его внимание вернулось к ней, как будто меня отпустили.

Я долго наблюдала, как он суетится вокруг нее, вытирая пот, давая ей немного попить, требуя свежей воды, чтобы охладить ее лоб.

Если бы я не знала его лучше, я бы сказала, что ему действительно не все равно. Но его колючесть? О чем он заботился, кроме того, как хорошо его тело выглядело в этих открытых рубашках?

Похоже, между ним и Селестиной не было ничего романтического, и он не звал ее в свою постель с тех пор, как я появилась. На самом деле, он никого не приводил к себе в комнату с тех пор, как Аня и та ночь, когда я испортила ему секс.

Но даже мысли об этом было недостаточно, чтобы вызвать улыбку на моих губах. Не тогда, когда Селестин выглядела такой болезненной, а целителя все еще не было видно. У меня скрутило живот, когда я долила в ее бокал. Даже Сефер, который обычно казался таким беззаботным, наблюдал за ней с яростным напряжением, как будто одна его воля могла сделать ее лучше.

Она проснулась, когда появилась женщина-фейри с кремовыми косами и спокойным поведением.

Сефер рассказал о симптомах Селестины и лекарствах, которые она уже принимала, с удивительной эффективностью.

— И я пила чай из белой ивы перед вашим приходом, — добавила она, когда он помог ей сесть.

Целительница склонила голову.

— Благодарю вас, Ваше Высочество. — Но ее нос сморщился, когда она взглянула на его хвост, который не переставал свистеть от возбуждения. — Вы очень помогли. — Она кивнула в сторону двери.

Он фыркнул, хотя внезапное напряжение пронзило его тело, расправив плечи.

— Я никуда не собираюсь.

— Сефер, дорогой, — со вздохом сказала Селестин, когда целительница ощупала ее руки, — да, ты такой. Позволь женщине делать ее работу.

Его хвост замахал быстрее, когда он стоял там, переводя взгляд с целительницы на Селестину.

Селестин широко раскрыла глаза, посмотрев на него, затем на выход.

— Отлично, — прорычал он и вышел. Я последовала за ним, закрыв за собой дверь.

Напряжение прорезало линии его спины и рук, когда он наливал два напитка из графина. Он протянул мне один, прежде чем плюхнуться на диван. Это выглядело комично маленьким для его фигуры, но я обнаружила, что не могу рассмеяться перед его напряженным выражением лица.

Я покрутила бокал, наблюдая за золотистой жидкостью с мерцающими серебряными частицами. Селестин назвала его аургвин. Я придвинулась ближе к креслу напротив него, наблюдая за реакцией, поскольку его «питомец» угрожал сесть на мебель.

Ничего. Он просто сидел, прижав побелевшие костяшки пальцев к бокалу, брови сошлись в тугую линию, затеняя глаза.

Он действительно беспокоился о Селестине.

Я откинулась на спинку стула и сделал глоток аургвина. Его пряный вкус согрел мое горло и немного смягчил узел в животе.

— Я должна признать… — Наконец произнесла я в полумраке. Возможно, тот факт, что я не могла видеть его узких зрачков, позволил мне притвориться, что я обращаюсь не к нему. Или, возможно, это было потому, что на нем не было ни одного из его обычных высокомерных или жестоких выражений лица… или его короны. — Я удивлена, что ты так беспокоишься о Селестине.

Он поднял глаза. Приглушенный свет смягчил черты его лица, лаская квадратную челюсть и волевой подбородок, а не выделяя их так резко. Он слегка хмыкнул, прежде чем сделать глоток из своего бокала.

Я предположила, что не совсем задала вопрос, на который он должен был ответить.

— Это не первый раз, когда тебе приходится вызывать для нее целителя, не так ли?

Его брови сердито сошлись, когда он снова посмотрел на меня, как будто я оторвала его от какой-то ужасно важной работы.

— Нет. — То, как он произнес это с такой уверенностью, заставило меня подумать, что он собирается остановиться, но последовал тихий выдох, и он продолжил: — Она склонна к болезням.

— И ты отменил бал, потому что она заболела. Не так ли?

— Очевидно. — Он осушил свой бокал и поднялся на ноги. Повернувшись ко мне, он налил еще аургвина из графина. — Селестин была болезненным ребенком. — Его голос разнесся по комнате, его мягкость не соответствовала твердым углам его плеч. — К счастью, сейчас ей, как правило, лучше, чем было тогда, но все же…

Он повернулся и принес графин, его губы сжались в тонкую линию. Когда он поставил его на стол передо мной, он кивнул в его сторону, как бы приглашая меня налить себе.

Казалось, сегодня вечером я предложила перемирие, а взамен я не была питомцем. Я потерла горло, где отсутствие ошейника было… странным. Легкость. Недостаток. Место, к которому прикасался воздух, но которого не должен был касаться.

Тем не менее, мне нравилось сидеть в кресле, поджав под себя ноги. И мне нравилось, что я могу налить себе еще один напиток, не прихлебывая из блюдца и не пронося украдкой чашку, которую Селестин — по рассеянности — оставила без присмотра.

— Значит, ты знал ее с детства?