Убийство с гарантией

А шутка-то действительно безобидная. Ульяна учудила так учудила, как тут было не пошутить. Набрала она однажды в «Продуктах» дармовой картошки два мешка, каждый, наверное, килограммов по десять, и потащилась с ними домой. Она донесла картошку до выхода, и на улице ручка у целлофанового мешка оторвалась. Картошка рассыпалась по всему пандусу, и Ульяна бросилась ее собирать. Вроде и ничего удивительного, и на Ульяну это очень похоже. Но самое интересное случилось потом. Она уже собиралась заплакать, когда к ней подошел мужчина, «вежливый и интересный», и стал вместе с ней подбирать картохи. Предложил довезти до дому. Мужчина подал Ульяне руку и проводил ее к дорогому черному «мерседесу». Открыл перед Ульяной переднюю дверь, а картошку погрузил на заднее сиденье. А картохи эти нужно было видеть! Мелкие, глазастые, землей облеплены. Потом прекрасный незнакомец, по словам Ульяны, отвез ее домой и помог донести пакеты до самой квартиры. Лифт у нее не работает, тащил пешком.

Отказавшись от чаю, мужчина уехал, одарив ее напоследок «многозначительным» взглядом. Все, кроме порвавшегося мешка, в этой истории враки, решил Василь. У Ульяниных фантазий берега-то есть вообще? Какому принцу придет в голову собирать с полу грязную картошку размера «нестандарт» и грузить ее в кожаный салон дорогой тачки? Да и, скажем прямо, Ульяна не та женщина, на которую принцы слетаются.

Но история на этом не закончилась. Еще через день Василь уже и думать забыл о таинственном незнакомце. Он вставлял в носок ботинка расширитель, когда Ульяна вдруг толкнула его и зашипела: «Да вот же он!» Он чуть не выронил ботинок. О чем она? Ульяна тыкала пальцем в стекло: «Вот он, видите? Мужчина, который мне картошку привез!» И на кого, вы думаете, показывала Ульяна? На Ивана. На хозяина их. Это он, оказывается, принц. Ну, тогда все понятно, подумал он. Иван — мужчина воспитанный, таких уже днем с огнем не сыщешь. Он действительно мог помочь женщине, ползающей на коленях по асфальту. Но есть нюанс. Иван не про Ульянину честь.

«Это наш хозяин вообще-то. Надо начальство знать в лицо», — сообщил он Ульяне, и та аж рот открыла. Он хотел уже сказать ей, что Иван женат, чтобы сбить с Ульяны спесь. Но тут к Ивану подошла, каблучками цокая, Виктория, и Ульяна сама все поняла. Окинула взглядом молодую Викторию в короткой юбке, увидела, как та взяла Ивана под ручку, — и губы поджала. Так что ту часть истории, где были взгляды всякие, ты, Ульяна, выдумала. Не было такого и не могло быть. Станет Иван смотреть на тебя, да еще как-то по-особенному. Видишь, какая у него пикантная жена.

А картошку Иван, да, действительно возил. Василь потом, когда вышел курить, увидел, как Виктория дверцу машины мужа открыла и ахнула: ты где так салон замарал? А Иван только руками развел, мол, бывает.

Ульяна уже и сама не рада, что нагрубила. Ерзает на стуле, пыхтит, думает, как бы половчее с ним заговорить. Чайник включила, значит, скоро извиняться будет и травками своими его опять опаивать. И не ошибся ведь.

— Чай будете?

— А давай! — Ладно, ради перемирия можно и выпить. Стал хлебать чаек: — Вкусная какая трава. Как называется?

— Это брусничный лист, — улыбнулась наконец.

— Вкусно.

— Вы извините, Василий Эдуардович, — сказала Ульяна тихо, — я на вас сорвалась. Не хотела вас обидеть. Просто день сегодня такой… Мама еще, блин, позвонила…

Как же он сразу не смекнул. Сегодня суббота, мамаша ей как раз по субботам звонит. Мать ее в этот день обычно доводит до слез — в девять утра, как по часам. Позвонит и запоет: «И не замужем ты, доча, и с работы хорошей вылетела, получаешь теперь копейки. Переживаю я за тебя, может, домой тебе вернуться? А то ничего у тебя в городе по-человечески не получается». Ульяна, когда про мать рассказывает, у нее губы трясутся.

— Что, опять в деревню звала? — поинтересовался он.

— Да я не только картошку уцененную, я говно в Питере есть буду, но домой не вернусь.

— Она просто переживает за тебя.

— И вы заладили: «переживает». Да пусть переживания свои засунет в задницу, мне от них не легче. Вы понимаете, Василий Эдуардович, это не переживания. Это глумление надо мной. Все из-за чего она по-настоящему переживает — чтобы соседи чего не подумали. Все, такое ощущение, в жизни делается — ради соседей. Мне замуж выйти и работу приличную найти нужно, чтобы маме перед ними стыдно не было! Дома прибирать надо — чтобы соседи грязи не заметили. Машину мыть — для соседей. Одежду покупать. Все для них. Все ради чужого мнения. Не ради моего счастья. Не за меня она переживает. А что в деревне скажут.

— Давай еще чайку.

— А мои косяки ей только в радость: можно сказать: «Я ж тебе говорила». Я из фирмы уволилась, чтобы на себя работать, — она выла: разоришься, пролетишь. Вместо того чтобы поддержать, сказать, что все получится, — она мне рисовала сцены, как я в нищете останусь. И я вам клянусь, когда я все-таки пролетела — она довольна была… Не знаю даже, как объяснить… Вот такая материнская любовь.