«Кому гуманная, сука, сумма, а кому и нет, — хотелось ответить, — я же, как ты, одним мизинцем не зарабатываю, подставляя зэков». Чуть не заплакал, как маленький. А зам смотрел на него с искренним недоумением: ты думал, тебе удастся так легко выскользнуть? Если честно, да, в какой-то момент он искренне на это рассчитывал. Уж больно гладко все шло. Хотя следовало признать, сумма в девяносто тысяч была еще очень и очень божеской. Но какая злость взяла от бессилия!
Не понимая, дожал он жертву или нет, зам продолжал: «Думай. Тебя ведь девушка ждет. Помню, как она к тебе приезжала. Такая красавица, загляденье». Как удар под дых были те слова. Может, склонность к убийству у него всегда была в крови, и нападение на Кирилла лишь лиха беда начало? «Кровавая пелена перед глазами» — вполне конкретная физиологическая реакция. Ярость, плотная и красная, застила все. С трудом сделал вздох, проморгался. Мало скотине, что обвел бесправного человека вокруг пальца, так еще посмел своим лоснящимся поганым ртом так весело и непринужденно приплести к разговору Вику. Сказать: «А за избиение сколько накинешь?» — и наброситься на него? И бить его крысиную рожицу, пока не превратится в месиво, приговаривая: «Не моя она девушка, ясно тебе?»
Мужики ему потом объяснили, что сумма была выбрана не случайно, цифры, кратные трем, в таких делах вообще в ходу. Треть — администрации, треть — суду, треть — прокуратуре. Век живи — век учись. Все за тебя подсчитали, процедуру сделали максимально удобной. Все для твоего же блага. Про достаток твой и социальный статус узнали и лишнего не попросили. Ты зэк-середнячок, богатствами на свободе не располагаешь, и это они, конечно, учли. Из карцера опять же сразу отпустили, даже одной ночи там проспать не пришлось. Так что хорошо еще отделался. А девяносто тысяч найти вполне реально.
Первые два дня он отказывался разговаривать с Милкой, которая слала ему то и дело сообщения на оба их телефона. Он злился на подругу и ничего не мог с собой поделать. Тот разговор не был важным, так, печки-лавочки, обычное воркование! Он и телефон-то взял на минутку. Тариф только вот оказался ему не по карману — минута разговора за девяносто тысяч. Понятное дело, администрация выбила бы из него деньги так или этак, с этим разговором или без. Может быть, если бы не выгорело с телефоном, его подставили бы еще жестче. Да и попался он не из-за разговора, а по собственной беспечности. Он расслабился, все чаще витал мыслями на воле. Но перестать злиться на Милку-Кормилку он не мог. Ведь трепался-то он с ней. Игра в виртуальную любовь встала ему во вполне конкретные деньги. Милка-Кормилка тревожилась сначала адресно, писала:
— Привет! — Он намеренно не назвал ее ни «рыбкой», ни «киской». С ходу дал понять: разговор будет неприятный.
— Рассказывай. — Она ловила на лету, тон сменила на деловой.
— Да что рассказывать. Отменяется, кажется, наша встреча. Как минимум, сильно откладывается. Годика на два-три.
— Рассказывай!
— Был я в ШИЗО. Вот и все.
— Что это значит? Толком говори.
— Это значит, накрылось мое досрочное медным тазом. Характеристику испортил.
— Да что случилось?
— Говорю же — был в изоляторе.
— Это я поняла. А за что?
— Застукали с телефоном. Не хочу даже рассказывать, ты только расстроишься.
Но он все равно все ей рассказал, не потому даже, что хотелось пожаловаться, а потому, что вдруг понял, что искренне рад слышать ее. Да он соскучился, черт побери, и еще как! Она ж не только миленькая, у нее и характер что надо. Его верная боевая подруженька. Всегда выслушает, посочувствует. Скажет: «Не переживай, тебе там недолго осталось. Давай лучше подумаем, какая будет погода в день, когда мы увидимся?» И так у нее это ладно получается, что и сам веришь — все будет путем. Ведь тебя ждут, о встрече с тобой кто-то мечтает. Пусть
— А кому ты звонил? — якобы невинно поинтересовалась она. Женщина есть женщина. Даже в такой момент не удержалась, чтобы не поревновать.
— Милая, кому я мог звонить? Конечно, тебе. Мне, кроме тебя, звонить-то и некому. Говорил с тобой — и тут шмон. И все.
Но когда он сказал, сколько с него просят за хорошую характеристику, она долго молчала. И вдруг резко заторопилась куда-то.
— Не могу больше разговаривать, — сказала.