Убийство царской семьи и членов дома Романовых на Урале

При виде этой картины злоба и зависть закрались в душу Медведева: “ишь грабители, разбойники; все себе забирают”. Он нашел на столе какую-то книгу Священного писания; приподнял ее… под ней лежали 60 рублей кредитными билетами десятирублевого достоинства. Эти деньги он потихоньку взял себе. На полу поднял три серебряных колечка с записями на них каких-то молитв и несколько носовых платков и тоже взял и то, и другое себе. Больше ничего сам не брал из Царских вещей, кроме одной пары мужских носков и одной женской рубашки, еще раньше полученных им от Мошкина. Потом Янкель Юровский позволил ему взять маленькую кожаную сумочку Боткина и в ней несколько пустяшных вещиц доктора. Все это он передал 18 июля своей жене, приехавшей к нему по его вызову. В этот же день он получил от Янкеля Юровского 8000 рублей для раздачи их семьям охранников в Сысерти, куда он и уехал вместе с женой.

Вернулся Павел Медведев в Екатеринбург 21 июля и в этот день, сняв охрану с дома, распустил ее; кого домой, а кто записался в красную армию - на вокзал. Сам до 24 июля проболтался и пропьянствовал в городе, а вечером вместе со старым своим приятелем комиссаром Мрачковским уехал в Нижний Тагил. Там комиссар Сысертского завода Алексей Яковлевич Сафонов взял его к себе в помощники по выпечке хлеба для армии, и он находился при нем до октября.

В октябре его послали “на формировку” в Пермь, но Павел Медведев был уже недоволен властями и служить, как другие, в красной армии он не желал. Он считал себя обиженным, не оцененным. Он причислял себя к сознательным работникам нового режима, не к грабителям, а его, как всякого хулигана, хотели насильно послать в солдаты. У него были большие заручки; он обратился к военному комиссару Исааку Голощекину, и тот помог Медведеву, дав ему какую-то записку в отдел формирования. Там комиссар еврей Гольдберг, сделав какую-то приписку на записке Исаака Голощекина, послал его в определенный вагон на станцию Пермь 2-я. В вагоне Медведев нашел несколько неизвестных ему лиц; они повели Павла Медведева к Камскому железнодорожному мосту, показали ему приспособления для взрыва моста на случай надобности и приказали ему находиться на правом берегу Камы в особой избушке и охранять приспособления для взрыва моста. Медведев под фамилией Бобылева поселился в этой избушке и жил там вместе со своим помощником рабочим Сысертского завода Петром Васильевичем Алексеевым. Специальной же охраной моста ведал особый комиссар по фамилии Колегов, при котором состояла команда мадьяр.

23 декабря накануне занятия Перми войсками генерала Пепеляева Медведев получил письменное приказание взорвать мост, и ему были переданы принадлежности для взрыва. Затем к нему пришел комиссар 5-го участка службы пути Яковлев и под расписку вручил еще одно предписание взорвать мост. Мост уже был под ружейным огнем наступавших сибиряков. Колегов, Яковлев и Алексеев, равно как и мадьяры, убежали. Медведев никогда не имел дела с подрывными средствами и, вероятно, взорвал бы раньше самого себя, чем мост. Кроме того, сибиряки были уже сзади него, и если бы ему и удалось взорвать мост, то вслед за сим его расстреляли бы на месте белогвардейцы. Павел понял, что советская власть его бросила между двух огней, не жалея его.

Тогда Медведев решил моста не взрывать и добровольно сдаться подходившим сибирякам. Его обыскали, нашли револьвер Наган, нашли принадлежности для взрыва моста. Но никто его не допросил и не спросили даже фамилии. Вместе с другими добровольно сдавшимися красноармейцами он был сначала помещен в так называемые красные казармы, а потом его командировали на должность санитара в 139-й эвакуационный госпиталь, где 11 февраля 1919 года его разыскал агент следователя Соколова Алексеев, арестовал и 16 февраля привез в Екатеринбургскую губернскую тюрьму.

Здесь Павла Медведева допросили следственные власти. Он представлялся человеком, достаточно развитым для его положения как рабочего. Это типичный русский большевик из фабричной среды. Он не был ни особенно угнетен, ни подавлен. Чувствовалась в нем некоторая растерянность, конечно, понятная в его теперешнем положении. Но она не отражалась на его душевном состоянии. Он владел собой и оставлял своим рассказом впечатление человека “себе на уме”. Объяснения его сами по себе представлялись совершенно достоверными. Он рассказывал о фактах, как обыкновенно о них говорит человек, когда он говорит правдиво; в главных чертах не было ничего такого, что заключало бы в себе внутренние противоречия и оставляло бы впечатление лживости, выдуманности объяснений.