Убийство царской семьи. Полная версия

Случилось самое опасное: Императрица не подчинилась авторитету науки и в своей болезненной самоуверенности вздумала подчинить авторитет науки своей больной воле. Я отдаю должное доктору Евгению Сергеевичу Боткину. Джентльменски благородный, он доказал свою глубокую преданность царской семье своей смертью. Но я не могу не признать, что он не обладал ни достаточной волей, ни достаточным авторитетом, чтобы взять в свои руки больного человека. Не врач победил его, а наоборот: этот больной человек победил врача. Сама судьба не благоприятствовала Государыне. Отдав всего себя царской семье, Боткин нажил драму в своей личной семье и оказался одинок. Страдая, он нашел себе облегчение в личности Императрицы, пробудившей в нем религиозное настроение.

В конце концов вынужден был признать правду и Боткин. В период царскосельского заключения он вышел однажды из комнаты Императрицы в сильно подавленном состоянии и пришел в комнату Жильяра. Тот спросил его, что с ним. Боткин не отвечал, задумался, а затем сказал вслух: “Теперь я, как врач, не могу считать Ее Величество вполне нормальной”.

Отход людей, душевная пустота – неизбежные последствия болезненных переживаний Императрицы. Так это и было. Семья, где ей принадлежала руководящая роль, замкнулась в сфере узких семейных интересов, уйдя в последнее время даже от родственных отношений.

Многие свидетели, не задумываясь над тем, что они видели, говорят, что семья давала взаимное полное удовлетворение друг другу. Я не верю в это и думаю, что такая удовлетворенность была мнимой и менее всего она была характерна для Императрицы.

Ее мятежная душа, мужской склад ее ума вряд ли могли позволить ей удовлетворяться полностью жизнью семьи. С самых ранних лет своей жизни она была религиозна. Я не знаю, где был скрыт этот источник ее души. Быть может, потеря матери, когда она осталась совсем маленьким ребенком, надломила ее душу. Но мистически она была настроена давно. Мало-помалу, постепенно она вся ушла в эту область, и здесь, в одиночестве души, она стала видеть весь смысл жизни, строя на началах религии все свои принципы.

Этими настроениями она заражала других. Их не избежал прежде всего сам Государь. Свидетели подметили это и говорят, что его религиозное настроение стало гораздо более заметно в последние годы, чем раньше.

Я уже говорил про Боткина. Но наиболее характерно это явление у Гендриковой.

Потеряв мать, молодая девушка беседует в своем дневнике с душой покойной и говорит себе самой от ее имени: “Ты видишь, как ты боялась этого ужасного следования за моим гробом, и я облегчила тебе это, я дала тебе почувствовать (то, о чем ты молилась), что я с тобою, и душу твою наполнил такой мир, что ты можешь только благодарить меня и говорить, что то, что ты чувствуешь, слишком хорошо и свято, что ты этого даже недостойна. Так же, как и в минуту моей смерти, когда ты почувствовала, будто я на минуту подняла тебя от земли с собою и дала тебе ощутить хоть малую долю того блаженства, которого я достигла (всего достигнуть мы, оставшиеся на земле, не в силах, этот свет бы нас ослепил). Но всегда нельзя испытывать эти блаженные чувства”.

Графиня вверяет дневнику свои мысли и чувства после смерти ее матери. “…И я почувствовала, что надо ей улыбнуться, а не плакать, чтобы не препятствовать душе ее вернуться туда, куда она давно стремилась… Радость моя, помоги мне не чувствовать такое равнодушие к окружающей жизни, внеси в душу мою твою любовь ко всем. И избави меня от раздражения, научи меня совершенствоваться, чтобы приблизиться к Богу и к тебе”.

Сравнивая этот дневник графини с письмами к ней Императрицы, я вижу в нем не графиню Гендрикову, а Государыню Императрицу Александру Федоровну: это не только ее мысли, но и ее слова, ее выражения.

Сюда, конечно, к религии, обратилась она, когда поняла, что жизнь ее надломлена, что ее сын гемофилик.

Наука облегчала страдания мальчика, но она не могла устранить их и избавить ее самое от вечного напряжения страха: увидеть сына внезапно мертвым.

Она обратилась к Богу и стала искать в молитве то, чего не давала наука. О чем могла молиться она? Ее экзальтированная вера, порывистая властность ее натуры, любовь к сыну – все заставляло ее молить у Бога исцеления ему, полного излечения.

Ее молитва не дала этого. Продолжалась его болезнь и опасные кризисы. Продолжались и ее мучения. Я не знаю, к чему пришел бы другой человек в ее положении. Быть может, в гордыне души своей он пришел бы к неверию. Она не пришла к этому. Ее искренняя вера и ее созерцательно-рассуждающий ум повели ее по иному пути: я недостойна милости Бога. По моей молитве Он не хочет мне дать свою благодать и исцелить моего сына.

Она стала искать человека, который вымолил бы спасение ее сыну. Куда она могла обратиться, цепляясь за эту мысль, ставшую для нее основной? Только среда простого народа, безыскусственно живущего верой, могла создать нужного ей человека.

Она и дала ей его. Это был мужик из Сибири Григорий Распутин.