Убийство церемониймейстера

Остаток дня Лыков провел в мелких, но необходимых хлопотах. В частности, он приехал на квартиру Дуткина и опросил прислугу. Илиодор Иванович проживал в богатом доходном доме по Вознесенскому проспекту, выстроенном в модном новорусском стиле. Жилье из семи комнат он снимал на втором «генеральском» этаже. Сыщика поразила роскошь обстановки, и особенно камин из настоящего серавеццкого мрамора. Он мечтал о таком, но стеснялся просить Вареньку о лишнем расходе. А тут! Любимый материал Микеланджело… Кабинет с дубовыми панелями и люстра богемского стекла тоже радовали глаз. Несмотря на большую квартиру, Дуткин держал при себе одного лишь старика камердинера, доставшегося ему еще от отца. Все остальное делала домовая прислуга. К удивлению сыщика, дедушка – его звали Василий Лукич – оказался трезвомыслящим человеком. Подопечного своего он любил и жалел, говорил, что тот «прост да честен» и зла никому не причинил. То, что Илидорчика посадили в тюрьму, поразило старика. Какое соучастие в убийстве! Да хозяин мухи не обидит! Еще камердинер сказал, что в доме у них порядок. Пролезть в квартиру и сунуть в бумаги лишний листок – это надо иметь шапку-невидимку. Лыков ушел озадаченный.

Всю первую половину следующего дня Алексей провел в кабинете. Было воскресенье, и никто не мешал. Они с Дуткиным разобрали четвертое и пятое июня чуть не по минутам. И толстяк ни разу не сбился. Успокоившись и смирившись, он подробно ответил на все вопросы. Сорок восемь часов его жизни были как на ладони. Большинство эпизодов подтверждалось свидетелями. Лишь дорога в Москву и полдня, проведенные там, остались в тени. Они не имели других наблюдателей, кроме Клотильды. Это была самая уязвимая часть алиби – и самая важная.

Устав от препарирования чужой жизни, Алексей ушел домой. Формально пообедать, а на самом деле проветрить мозги. На Моховой все было как всегда: шумно и весело. Дети озоровали, няня с подняней сбивались с ног, Варвара Александровна хладнокровно музицировала. Хорошо… Восстановив силы в неравной борьбе с абреками, надворный советник вернулся на службу. Там его ждала телеграмма от Валевачева: «КЛОТИЛЬДА СЪЕХАЛА КВАРТИРЫ НЕИЗВЕСТНОМ НАПРАВЛЕНИИ ПОИСКИ ПОКА БЕЗУСПЕШНЫ ПОДРОБНОСТИ ЛИЧНО ПРИЕЗДЕ».

М-да. То, что поиски безуспешны, еще не страшно. Девку ищут всего несколько часов. Переехала и не успела пока сдать паспорт на прописку. Но почему Юрий хочет сообщить подробности лично? Пробыл бы там день-другой, дождался обнаружения «жрицы», снял бы показания, тогда и домой. Но он торопится. Значит, что-то случилось, чего не скажешь в телеграмме. Лавинэ не просто съехала, а сбежала? Скорее всего. Значит, алиби Дуткина трещит по швам. Лыкову вдруг стало жаль Простака. Он, конечно, что называется, с зайчиком[35]. Но ведь не злой. Над ним легко насмехаться, и многие так и делают. Но в то, что Илиодор Иванович был соучастником убийства, сыщик уже не верил. Последняя беседа с глазу на глаз убедила его в этом окончательно. Осведомитель Борис назвал Дуткина оголтелым. Но и у оголтелости есть оттенки. Корпулентный недотепа действительно тронулся умом в части придворной мишуры. Идея фикс налицо. Но имеется рубеж, который Дуткин никогда не перейдет: он боится Бога. Он вообще некрепок духом. Есть слабаки, способные на подлость, и есть неспособные; финансист из последних. И сейчас он нуждается в защите Алексея. Потому что, судя по всему, кто-то подстраивает улики против него. Исчезновение единственного свидетеля не может быть случайностью. И отосланные письма не возвращаются обратно. Надо дождаться Валевачева, узнать подробности и тогда решать.

Лыков до вечера прокручивал в голове разные варианты. Что, если найти француженку не удастся? Кто еще может подтвердить, что в воскресенье пятого июня Дуткин был в Москве? Опрашивать кондукторов в вагонах первого класса? Простак катается часто, должен примелькаться. Кроме того, есть буфетчики. На Николаевской дороге семь буфетов, кто-то должен опознать титулярного советника по карточке. Но суды не любят таких вот свидетелей. Что у кондуктора, что у буфетчика перед глазами проплывают в день сотни лиц. А с пятого июня прошло уже две недели. За это время в поездах проехали тысячи. Чего стоит такое свидетельство? И будет ли оно твердым? Фразы вроде «кажись, он» присяжных не убедят… Нужно что-то совершенно надежное, чтобы перевесить факт обнаружения письма.

День не дал ничего нового. Вечером Лыков снова поехал на Вознесенский проспект, взял Василия Лукича и привез его в департамент. Когда дедушка вошел в камеру к Дуткину, оба сначала опешили. А потом обнялись и зарыдали, как дети… Толстяк чувствовал: произошло что-то не в его пользу, но спросить побоялся. Алексей тоже молчал – ему пока нечего было сказать.