Убийство церемониймейстера

– Предположим. Но вот тут написано вашей рукой: я за себя не ручаюсь. А также про то, что вы накажете Дашевского. Вы понимаете, как это будет звучать на суде?

– Но это я просто так написал! Чтобы напугать его и заставить извиниться. Выпил еще для храбрости, когда сочинял… Честное слово! Готов был простить ему три тысячи, лишь бы услышать извинения.

– Вернемся к Лерхе. Как вы встретились?

– Случайно. Вечером того дня, как отправил письмо, я вышел из табачного магазина. Это на Невском, что напротив Публичной библиотеки. А тут он! Викентий Леонидович – хороший человек. И я взял да все ему и выложил. Как меня оскорбил и обокрал этот негодяй. И что завтра я приду к нему за удовлетворением. Понимаете, у меня тогда сумбур стоял в голове. Я почему-то решил, что если прощу Устину заем, то он сразу извинится. Лишь несколько слов с его стороны – и долга будто бы нет. Я настроился на такой исход и ободрился. А Викентий Леонидович мне возразил: с чего вдруг Устин Обезьянович пойдет на это? Расписки меж вами нет, суда ему бояться не приходится… И для чего ему извиняться? Он же бессовестный. Я даже опешил. Ну как же, говорю, и у шильника есть страх божий! Не удержится, захочет душу облегчить. Всего одно слово сказать: извините. А Викентий Леонидович нехорошо рассмеялся и опроверг меня. Нет у него никакой души, говорит. Мы с вами для Обезьяновича лишь ступеньки на лестнице, по которой он карабкается вверх. Все выше и выше. И окажется он к старости на самом верху, ежели никто его сейчас не остановит.

– Так и сказал?

– Да. Зло сказал, с сердцем. И у него ведь к Дашевскому счётец имеется.

– И после этого вы передумали идти на Кабинетскую?

– Нет, чуть позже. Когда господин Лерхе сообщил еще одну мысль.

– Какую?

– Он сказал: «И охота вам так унижаться?» Словно ушат воды на меня вылил. Я и подумал: действительно, а зачем я туда пойду? А ну как он снова надо мной насмеется! Как же это перенесть? И не пошел.

– Илиодор Иванович, соберитесь с духом и ответьте мне честно.

– Я готов!

– У вас есть свидетели, которые подтвердят под присягой, что в ночь с пятого на шестое видели вас в другом месте?

– По счастью, есть! Я после разговора с Лерхе решил развеяться. Суббота, завтра не на службу… И я уехал в Москву.

– В Москву? К кому именно?

– К одной девице по имени Клотильда.

– Кто такая, какого звания?

Дуткин самодовольно расправил свои дурацкие усы.

– Это, так сказать, жрица любви. Француженка, из самых дорогих!

– Но такого добра и здесь навалом, зачем же ездить в Москву?

– Здесь никак нельзя, – вздохнул титулярный советник. – Я же личность в столице известная! Состою в должности церемониймейстера Высочайшего Двора! Вдруг кто узнает?

– Чего же тут преступного? Думаете, церемониймейстеры не ходят по шлюхам?

Дуткин смутился.

– Понимаете, я посещаю один дом… Там барышня, из очень хорошей фамилии… Надеюсь, мои визиты кончатся предложением, которое будет принято. Поэтому про Москву – это строго между нами. Зато там я гуляю безопасно!

– А вы предусмотрительный человек, – одобрил Лыков.

– Ну так… голова у меня светлая, чего уж говорить…

– И у той Клотильды вы провели всю ночь?

– Не ночь, а день. Даже полдня воскресенья. Уехал от нее вечером прямо на вокзал.

– Назовите фамилию и адрес жрицы.

– Клотильда Лавинэ…

– Так она правда француженка? – удивился сыщик.

– Самая что ни на есть. Если бы вы знали ее тариф – не спрашивали бы!

– Где проживает?

– Солянка, дом Игумнова.

– Вы уверены, что мадемуазель Лавинэ подтвердит ваши слова? Горничная у нее есть?

– Горничная на этаже, я и не видал ее никогда, – удрученно ответил Дуткин. – Но Кло – прелестная девушка и очень правдивая. Она подтвердит.

– Когда вы вернулись в Петербург?

– В полдень понедельника.

– А как же служба?

– Я появился там часа в три, посидел немного и ушел. Дел было мало… начальство мне благоволит и разрешает изредка отлучиться…

Дуткин отвечал спокойно, как человек, которому нечего опасаться. Алексей недоумевал. Похоже, он говорил правду и у него действительно есть алиби.

– Хорошо. Мы все проверим. Вот еще вопрос: что вы сделали с этим письмом?

– Я же сказал: отослал Дашевскому, – удивился финансист.

– Где, по-вашему, я его обнаружил?

– В его бумагах, где же еще!

– Как вы отправили: почтой, курьером?

– Вызвал «черную шапку»[33]. А что?

– Точно-точно отослали?

Теперь уже Дуткин был озадачен.

– Конечно! Сначала сомневался, опасался вызвать недовольство князя Долгорукова. Но потом махнул анизету[34] – и решился.

– Странно. Я обнаружил это послание в вашей корреспонденции. Той, что забрали сегодня ночью, – не спеша, с расстановкой сказал Лыков.

Картина повторилась: растерянный бегемотик, рот нараспашку и глупые усы…

– А… ошибки быть не могло?

– Нет. Письмо лежало в том конверте, где вы храните придворную переписку.

– Но этого не может быть! – вскричал Дуткин.

– Может, если это черновик.

– Я писал сразу и набело. После анизета меня обычно посещает вдохновение… Нет, у этого крика души не было черновиков!