Убийство Уильяма Норвичского. Происхождение кровавого навета в средневековой Европе

Поэтому действия Тибо в Блуа следует рассматривать в политическом контексте состязания за авторитет и власть в национальном и интернациональном масштабе. Сожжение евреев в Блуа следует связывать с широко известными предшествующими и последующими публичными аутодафе, совершенными по приказанию членов той же семьи, например, в Орлеане и Сансе. В Западной Европе подобная казнь стала приемлемой карой для обвиненных в ереси только после того, как французский король Роберт II Благочестивый сжег десять осужденных еретиков в Орлеане в 1022 году[737]. Тибо был прямым потомком Роберта по линии своей могущественной бабки Аделы Блуаской, и граф недвусмысленно следовал королевской традиции. В результате устроенных им аутодафе Тибо получил прозвище Добрый (le Bon), сравнимое с хвалебными титулами французских королей (le pieux [Благочестивый] или christianissimus [христианнейший]) или с иногда дававшимся его отцу именованием «святой».

Печально известным случаем аутодафе, сравнимым с костром в Блуа, стало позднейшее драматическое «всесожжение [холокост] еретиков» в Шампани, произошедшее за пять недель до того, как юный родственник Тибо, Тибо IV Трубадур (le chansonnier), граф Шампанский, отправился в крестовый поход в 1239 году. Это было ужасающее зрелище, где погибло сто восемьдесят человек. О нем говорили повсюду: в такой драматической и религиозной форме Тибо Шампанский утверждал свою набожность и представлял отбытие в крестовый поход актом покаяния. Почти все важные клирики графства присутствовали на аутодафе, которое назвали «всесожжением, угодным Господу»[738]. Конфискация имущества еретиков также дала Тибо Шампанскому средства на участие в крестовом походе[739]. Как и казнь евреев в Блуа, сожжение христианских еретиков в Шампани имело значительный политический, а также религиозный подтекст. Тибо IV Шампанский отправился в крестовый поход вскоре после того, как он уступил Шартр, Блуа и Сансер французской короне – и, возможно, своими действиями он запоздало притязал на некое подобие независимости[740]. Набожность следовало проявлять и выставлять на всеобщее обозрение. Подобно тому, как публичный поступок младшего Тибо в Шампани послужил сразу двум целям – духовному очищению и накоплению капитала, – так и сожжение евреев Блуа по приказу его двоюродного деда в 1171 году явилось таким же катарсическим и драматическим жестом, отзвуки которого прокатились по всему обществу – и христианскому, и еврейскому.

Сходным образом аутодафе в Блуа решило сразу несколько задач: оно укрепило власть Тибо V в графстве, которое к тому времени почти совсем затмили более богатые города других сеньоров; с его помощью удалось собрать деньги, срочно требовавшиеся графу с его женой; была уничтожена Пюльселлина, имевшая влияние на Тибо и вызывавшая немалые раздоры в маленьком графстве. Эта казнь укрепила образ правителя Блуа и прославила его как христианнейшего графа, заставив умолкнуть распространявших слухи о том, что графиня якобы не может произвести наследника из‐за грехов супруга.

Невозможно переоценить роль, которую сыграло столь публичное аутодафе. Хотя евреев Блуа обвиняли в убийстве, с ними обошлись как с еретиками; то есть с точки зрения обвинителей они совершили не преступление, а грех. Публичная кара должна была преподать урок не только жертвам, но и зрителям: аутодафе позволяло им ощутить ожидающее их адское пламя. Они слышали вопли сжигаемых и смотрели на их страдания, ярко представляя себе те мучения, которые ждут их самих, если они будут упорствовать в грехе. Тщательнейшим образом выбранные время, место и способ казни имеют ключевое значение для понимания смысла подобной кары как для зрителей-христиан, так и для самих казненных. По приговору графа Тибо аутодафе надлежало совершить публично, чтобы оно явило поучительный и благочестивый, а не только политический и карательный смыслы, в то время как именно эти последние и привлекали всеобщее внимание[741].

Когда средневековые преследования евреев рассматриваются главным образом в разрезе истории евреев, а не истории религии и политики христианской Европы, значение многих событий в этом более широком контексте недооценивается или теряется. Для евреев события 1171 года укладываются в знакомую прямолинейную и последовательную традицию. Как гласит пасхальная «Агада»: «В каждом поколении встают желающие нас погубить». В этом смысле аутодафе в Блуа оказалось частью континуума, сформировавшегося в далеком прошлом и простиравшегося в далекое будущее. Эти события были чудовищными, но не уникальными, и с ними пытались справиться привычными средствами: в ход шли политические хитросплетения, взятки, рациональные доводы и покаяние – все, что использовалось ранее и будет использоваться снова[742].