Убийство в долине Нейпы (сборник)

Начинали они в долине и постепенно поднимались по холму. От этой работы разламывалась спина. Выходили в пять утра, в холодном рассветном тумане, медленно продвигались между длинными рядами виноградных кустов. Острыми ножами с изогнутыми зазубренными лезвиями срезали нижние гроздья, прятавшиеся в листве, и кидали в желтые пластиковые контейнеры, затем из наполненных доверху контейнеров виноград пересыпали в кузов тракторного прицепа, и трактор отвозил собранное на винзавод. Там гроздья ссыпали в давильню, где машина отделяла гребни и листву и давила ягоды.

Работа останавливалась только с наступлением темноты, но он был рад и такой работе.

Через неделю его бригада, вкалывая не разгибаясь, оказалась на высоком склоне холма, откуда долина была видна как на ладони. Сейчас он бежал с плантации. 

Бригадир предупреждал, что, если кто-нибудь сбежит, другой работы ему не видать как своих ушей. Но не это пугало сегодня Гарсиа-Санчеса. Он понимал, что нужно спасать шкуру, он должен был бежать из-за того, что произошло два года назад, когда он работал на том же винограднике. Погода тогда стояла холодная, в общежитии, где они спали, не топили, выданные им реденькие одеяла грели плохо. Куртку же он оставил в цехе винзавода, куда зашел днем, чтобы помочь разгрузить тракторный прицеп. Туман уже испарился, солнце пекло нещадно, и он, сняв с себя куртку, повесил ее прямо у дверей в помещении, которое гринго [14] называют «кувьер», — там они закачивают виноградную мезгу в большие стальные бродильные чаны. Он знал, что сборщикам в нерабочее время вход в это здание категорически запрещен, но в ту ночь, два года назад, он тем не менее без опаски вышел из общежития и направился в темноте к кувьеру. Дверь была не заперта, и первое, что он увидел там, — свет электрофонаря, а затем заметил человека, стоявшего на крыше огромного чана емкостью в две тысячи галлонов. Человек что-то лил из канистры в люк чана. В отраженном от стальной поверхности чана свете фонаря мексиканец отчетливо разглядел лицо этого человека. Человек с канистрой тоже заметил незваного гостя и направил на него луч фонаря. С дьявольской быстротой Гарсиа-Санчес повернулся, выскочил из цеха и бросился опрометью к общежитию, так и не взяв куртку. 

На следующий день босс их всех рассчитал. Прошел слух, будто в один из чанов попал яд. Так что весь урожай погиб и собирать оставшийся виноград поэтому нет смысла. На грузовике их перебросили на другой виноградник, куда больший, в другом конце долины. Там он проработал десять дней, а затем вернулся в Мехико к жене и троим своим ребятишкам.

И вот сегодня на том же самом винограднике на горе он увидел того же гринго. Американец уставился на Гарсиа-Санчеса, причем не так, чтобы один раз взглянул и что-то приказал сделать, как обычно, нет, он молча сверлил взглядом мексиканца. И что-то в его глазах подсказало Хулио, что ни минуты долее здесь оставаться нельзя. Страх ледяным ветром просквозил душу мексиканца.

Сейчас, нагнув голову и ссутулившись, он буквально чувствовал спиной свет автомобильных фар — желтоватое мерцание, рассеянное в тумане, и слышал шум приближающегося мотора. И когда понял, что машина совсем рядом, проворно спрыгнул в кювет.

Машина притормозила, миновала его и остановилась. Ему стало совсем не по себе. Гринго никогда не подсаживали по пути мексиканских батраков. Машина дала задний ход, опять проехала мимо него и остановилась в нескольких ярдах позади. Он услышал, как открылась дверца, донеслись голоса из кабины, и в свете фар возник силуэт мужчины. Хулио не мог разглядеть его лицо, свет слепил ему глаза, но автомат в руке человека был виден отчетливо, и холодный страх снова прошиб мексиканца, вытеснив все прочие чувства и мысли. Он хотел нырнуть в туман, но не мог сдвинуться с места. Перед ним стоял тот самый тип…

— Подойди сюда, — приказал он.

Мексиканец шагнул из кювета на дорогу.

— Повернись спиной ко мне.

Мексиканец не двигался, но жестокий удар стволом автомата по лицу заставил его повиноваться.

— На колени!

— Сеньор, моя ничего не видел. Я вам плохо не делать. Я сейчас иду домой в Мехико.

Дикая боль от удара дулом автомата по позвоночнику заставила его взвыть.

— На колени.

Он повиновался. Опускался он медленно. Его ждала смерть, и теперь он это понимал. Выстрел снесет ему полголовы. Он подумал о жене и детях там, дома, в деревне под Гвадалахарой. Сидят сейчас, наверное, за столом, обедают в общей комнате, там же, где все они и спят и живут. Наверное, никогда не узнают, что с ним случилось. Жена небось подумает, что он остался насовсем в Лос-Эстадос-Унидос. Решит, что он завел себе другую, будет плакать, и дети — тоже. И придется ей выйти на панель, чтобы заработать детям на еду, или рыться на городской свалке. Коленками он ощущал покрытие дороги — твердое и мокрое. Он снял шляпу и, прижав ее к тощей груди, начал молиться:

— Иису…

Продолжить он не успел. Приклад автомата проломил ему затылок, и он упал лицом на дорогу, все еще сжимая в руках шляпу.